Ирина Левшина: Моя мечта — уважать руководство моей страны

Третья героиня «Эмансипации» — главный редактор первого независимого информагентства Беларуси БелаПАН Ирина Левшина. В прошлом году она получила престижную правозащитную премию «Журналист года», а до этого была арестована по «делу БелТА». Про журналистские стандарты, отношения с властью и личную жизнь с героиней поговорила пиарщица и журналистка Ольга Мжельская.

Стандарты и фейки

— Вы не публичный человек, скажем прямо. Многие в Беларуси узнали имя главного редактора БелаПАН только после вашего ареста по «делу БелТА» в августе 2018 года. И после этого появилось несколько больших интервью, где вы подробно рассказывали об этом нашумевшем деле. Есть что-то по поводу «дела БелТА», что вы еще не сказали?

— Сначала я хочу сказать, что при слове «выдающаяся женщина Беларуси» у меня нервно дернулся глаз, потому что я не знаю, каким самомнением надо обладать, чтобы считать себя выдающейся. Я бы просто себя охарактеризовала как человека, которому очень интересно жить и который любит то, что он делает.

Ну а теперь можно продолжать по «делу БелТА», хотя, мне кажется, я рассказала обо всем, что у меня спрашивали.

Мне очень не нравится, что я стала публичной благодаря этому делу. Мне, как редактору, нравится заниматься работой, а не давать интервью. Правда.

— Надеюсь, что после нашего интервью у вас изменится отношение к этому. Вы, конечно, знаете, что в Беларуси появился мониторинг стандартов в СМИ — MediaIQ. БелаПАН там прочно закрепился на первом месте как самое объективное СМИ Беларуси. А лично вы как оцениваете работу коллег и в целом работу журналистского сообщества в Беларуси?

— Я очень уважаю и нежно люблю своих коллег. Мы работали и работаем без оглядки на всякие рейтинги, потому что мы так работаем давно: это стандарты, которые у нас все время соблюдаются. Люди, которые не выдерживают стандарты БелаПАН, у нас долго не задерживаются.

Что касается самого рейтинга, в принципе, можно по-разному к нему относиться. Мне, например, все равно, первое место будет или третье, хотя, конечно, приятно, когда ты оказываешься на первом месте.

Я хочу сказать, что разница между другими СМИ по этому рейтингу очень небольшая. Мы практически находимся на одном уровне. Я очень уважаю своих коллег, которые работают в негосударственных СМИ, потому что это очень сложно в Беларуси — работать в негосударственных СМИ. Это не денежно — работать в Беларуси в негосударственных СМИ. Но вот просто представьте на минуту, что в Беларуси не будет негосударственных СМИ, что будет только БелТА…

— В прекрасной и радужной стране будем жить, которую показывают по телевизору…

— Да. Я особенно уважаю новостных журналистов, информационщиков, потому что вся журналистика, собственно, держится на новостях. Любой материал, любое экспертное мнение, если оно не будет привязано к чему-то актуальному, будет малоинтересно.

Репортеры, новостники — это такие «трудяжки», которых иногда даже не знают, как зовут,

но именно на их работе строится вся публицистика и вся журналистика, большая журналистика.

— Как все-таки сохранять стандарт объективности?

— Чтобы сохранять стандарт объективности, нужно просто быть объективным. Нужно, само собой, проверять информацию, особенно сейчас, когда много дополнительных источников информации появилось: соцсети, телеграм-каналы. Это здорово: там очень много интересной информации. Но это и опасно. Мы видим последний случай: суды по материалу, который появился сначале в телеграм-канале NEXTA, а потом был распространен другими СМИ. В общем, пострадали все, потому что не перепроверили информацию. Появляется очень много фейковых аккаунтов. Появляется очень много троллей.

Я столкнулась почти год назад с совершенно дикой ситуацией, впервые за почти 30 лет — с ситуацией, когда человек представлялся несуществующим человеком и просто открыто обманывал.

Я писала текст. Это было в Новый год, я дежурила 1 января. Тогда возле ресторана «Поедем поедим» были задержаны активисты, которые выступают против работы этого ресторана. Я стала узнавать, отпустили этих людей или нет. 1 января мало кто отвечает на звонки, поэтому я набрала пару контактов, которые у меня были, защитников Куропат. Они не ответили. Я зашла на их страницы, аккаунты в Facebook. Действительно, речь шла о том, что этих ребят отпустили, но был задержан такой-то и такой-то. И дальше в комментариях было написано: а его-то за что задержали? Я этого человека не знала. Я ему написала. И человек начал отвечать на вопросы, причем отвечал очень быстро, нормально. У меня даже не возникло впечатления, что меня кто-то может разыгрывать, и самое главное — зачем? Я сделала заметку о том, что двоих активистов отпустили, но одного задержали.

Потом ситуация начала развиваться. Со мной связались защитники Куропат и сказали: «Ирина, скорее всего, этого человека не существует». Я с ним продолжила общаться, он мне продолжал отвечать на вопросы. В результате я поняла, что это фейк. Мы сняли эту заметку. Но до сих пор этот человек и его сотоварищи при первом удобном случае начинают проявлять себя в каких-то комментариях: «А, это та Левшина, которая… БелаПАН высокие рейтинги занимает, а тут элементарный фактчекинг — не могли проверить информацию».

Для меня это было уроком. Я рассказала коллегам. Урок это был для нас всех. Теперь, если ты сталкиваешься с такой неоднозначной ситуацией и человека ты не знаешь, ты 125 раз проверишь. Почему мы не позвонили тогда в милицию и не уточнили? Честно говоря, в милицию в таких ситуациях звонить чаще всего бесполезно. Они оперативно не отвечают и более того — они просто обманывают. Сколько раз такое было: при массовых задержаниях ты звонишь в изоляторы, РОВД — они говорят, что человека нет. Ты распространяешь эту информацию, вводишь в заблуждение и родных этого человека, и общественность, а потом оказывается, что он там есть, и был там, когда ты звонила в милицию.

Вот такие случаи тоже есть. Наверное, это то, что называется «информационная война», когда провоцируют журналистов такими вот выходками. Я специально рассказала сегодня об этом случае, чтобы тот, кто продолжает меня троллить, это прочитал и наконец-то успокоился. Я даже не могу назвать фамилию этого человека, потому что она, возможно, тоже несуществующая.

Возможно, это просто какой-то мелкий пакостник, который скрывается за чужими именами и фамилиями. Пакостник, привет, если ты меня слышишь.

— Год назад в Беларуси вступил в силу закон о СМИ в новой редакции. Как он повлиял на вашу работу?

— На работу БелаПАН он не повлиял, потому что мы информагентство. На работу TUT.by он, возможно, как-то повлиял.

— А на Naviny.by?

— Я не совсем компетентна отвечать, потому что это хотя и наше подразделение, но там свой шеф-редактор. Насколько я знаю, сильно не повлияло, кроме того что убрали комментарии. Это тоже плохо, потому что комментарии — это всегда интересно.

У нас другой случай: мы распространяем информацию по подписке. На нас это не повлияло никак. Насколько знаю, на Naviny.by это тоже не сильно повлияло в плане работы. Там работают ответственные журналисты, которые всегда стремятся быть объективным. По-моему, ничего не изменилось.

Про чэсных и нячэсных

— Журналистов в Беларуси делят на государственных и негосударственных. И одни других иногда журналистами не считают. Есть такое?

— Этот водораздел произошел давно. Это факт. Наверное, тоже нельзя обойти «дело БелТА». Это было очень показательное дело, потому что журналистов одних использовали против журналистов других. Я совершенно точно знаю, что когда это только началось, и только вот были выпущены задержанные люди, простые журналисты из БелТА, которые сталкивались с нашими журналистами на пресс-конференциях, подходили и чуть ли не извинялись, говорили: «Ребят, мы тут ни при чем». Понятно было, что это люди, которые не имеют к этому отношения.

Я вообще не представляю, как можно работать в редакции, если ты не разделяешь ее ценностей. Мне кажется, это вообще влияет даже на психику. Получается, ты пишешь одно, а происходит другое. Ты все это понимаешь, но ты вынужден писать, потому что тебе дают такие задания.

Мне искренне жаль коллег, которые работают в государственных СМИ.

В неформальных разговорах они критикуют и свое руководство, и критикуют идеологическую политику государства. Они понимаю, что они занимаются больше пропагандой, чем журналистикой, но — знаете эту классическую отговорку: «У меня же дети».

— Это больше похоже на самозащиту…

Да. Есть и другая группа журналистов, которая занимает агрессивную позицию. Они тоже не дураки, понимают, что выполняют заказ, но они, можно сказать, встали на тропу войны. Есть такое «Сообщество честных людей» в Facebook. Я туда иногда захожу посмотреть, а потом быстренько закрываю этот кошмар. Мы видели, как некоторые резвились и веселились, когда задерживали журналистов по «делу БелТА», писали всякие гадости. Я не думаю, что эти люди не понимали, что происходит на самом деле, потому что это понимали даже следователи, которые вели это дело. Оно просто было шито белыми нитками. И эти журналисты тоже понимали, но они отрабатывали заказ. Я это воспринимаю именно так.

Вопрос из зала: — Вы говорили о разделении государственных и негосударственных СМИ. Как это влияет на межличностные отношения журналистов?

-У меня есть приятельские отношения с однокурсниками, которые работают в государственных СМИ. Это чисто человеческие связи, которые держатся уже 30 лет и больше. Мы предпочитаем не обсуждать какие-то рабочие моменты.

Но я пару раз пересекалась с коллегами на пресс-конференции Лукашенко, когда встречала достаточно много своих однокурсниц, которые приезжали из районных газет, как редакторы. Это было тогда, когда я задала на пресс-конференции вопрос о политзаключенных.

Если до начала пресс-конференции они были приветливые: «давай поболтаем после», то потом, после этого вопроса, делали вид, что меня не знают. «Поболтаем» не получилось.

Люди побоялись даже со мной поболтать, хотя годами не виделись.

— А вам предлагали работать в государственных СМИ?

— Нет. Я так давно работаю в БелаПАН… Когда-то были в первые годы предложения от других СМИ, но это были негосударственные СМИ.

— Журналистам негосударственных СМИ часто отказывают в аккредитации, получении информации. Какой отказ был самым неприятным?

— Это каждый день практически: отказ в информации, аккредитации. Тут, понимаете, все исходит от самой главной пресс-службы, от пресс-службы самого главного человека. А пресс-служба самого главного человека над нами, по-моему, уже издевается последние годы.

То, что БелТА у нас информационный монополист, это понятно. Мы даже не мечтаем попасть на те мероприятия с участием президента и высших должностных лиц, где бывают журналисты БелТА. Это бывает крайне редко.

Но если раньше они (пресс-служба президента — прим. Reform.by) хотя бы рассылку делали, после того как мероприятие пройдет, скажем, через часик-другой, то

сейчас они присылают нам только соболезнования и поздравления от имени Лукашенко.

Это видимость связи: мы с вами сотрудничаем.

Мы посылаем какие-то заявки об аккредитации, но это все уходит в черную дыру.

Последний случай был не далее как в пятницу. Мы хотели проверить информацию о голодовке заключенного в Могилевской колонии. Он осужден по статье 328 и объявил голодовку в связи с тем, что суд не снизил ему на два года срок, что предусмотрено поправкой в Уголовный кодекс. Информацию распространили могилевские правозащитники. Им нет оснований не доверять, потому что там называлась конкретная фамилия человека, высказывалась его мама. Однако стандарты работы предполагают, что мы должны получить какой-то официальный комментарий по этому проводу, проверить информацию. Я занималась этим, дозвонилась до представителя Департамента исполнения наказаний, который отвечает за связи с общественностью. Она сказала мне: «Присылайте официальный запрос». Я говорю: «Хорошо, мы пришлем вам официальный запрос, а как скоро вы на него ответите, потому что информация важная, если человек голодает, речь идет о его жизни и здоровье». А она отвечает: «Вы меня слышали, женщина? Присылайте официальный запрос!».

Естественно, мы запрос послали, но ответа не ждали и дали информацию со ссылкой на правозащитников. Написали, что в Департаменте исполнения наказаний нам отказались комментировать информацию и посоветовали прислать запрос.

Пришел ответ в понедельник. Ответ состоял из одного абзаца: «Сообщаем, что в соответствии с действующим законодательством Республики Беларусь предоставить запрашиваемую информацию не представляется возможным«. И даже не говорится, с каким законодательством. Тут я уже села на коня. Я в тот же день составила и отправила еще один запрос в Департамент исполнения наказаний, где прошу конкретизировать, на основании какого именно законодательства они не могут нам предоставить информацию. Я написала, что мы оставляем за собой право обращаться в дальнейшие инстанции с жалобами на непредоставление информации средству массовой информации, касающейся жизни и здоровья человека, где бы он ни находился.

И вот такое происходит постоянно.

Вопрос из зала: — Вы сказали, что есть водораздел между государственными или негосударственными СМИ и первые выполняют заказ. Есть ли в связи с этим у вас тоже какой-то тематический фильтр, про что писать, а про что нет?

— Нет таких тем. Если происходит событие в любой сфере и это событие общественно важное, мы о нем напишем.

Поскольку у нас информация распространяется по подписке, мы не так давно проводили опрос среди подписчиков: в каких темах они заинтересованы больше всего. После этого мы стали гораздо меньше писать о криминале. Темы политические, экономические, социальные, но общественно значимые — им всегда приоритет.

Но опять же, если что-то супер-пупер произойдет в светской жизни, из ряда вон выходящее, БелаПАН напишет. Повестка дня формируется на основании того, что происходит.

Мечты девяностых и реальность десятых

— Расскажите, как вы оказались в БелаПАН, который вы в одном из интервью назвали «делом своей жизни».

— Это было в 1992 году (БелаПАН был создан в 1991 году). Связано это было с тем, что

у меня был маленький ребенок, и меня вообще никто никуда не брал.

Я искала работу, до этого нигде не работала. У меня были какие-то попытки трудоустройства, я полгода писала для маленькой газетки — тогда они были, сейчас уже нет. Она называлась «Счастливый случай». Я сидела дома и писала про какие-то мелочи. Меня это устраивало. Потом я решила искать работу нормальную, серьезную. Тогда только появилась правительственная газета «Рэспублика». Хочу обратить внимание, что правительство тогда было другим, потому и отношение к газете тогда было другим, газета была другая.

Я пришла туда, проработала все лето. Меня, видимо, взяли на период отпусков в качестве нештатного автора, хорошо поиспользовали. А потом, когда я сказала, что претендую на постоянную работу, мне честно ответили: «Заместитель главного редактора сказал, что наш главный редактор категорический против женщин с маленькими детьми». Потом еще в пару мест обратилась, но и там брали только на внештатной основе.

Потом я узнала, что, оказывается, агентство БелаПАН, которое уже целый год звучал везде в газетах, открыл Алесь Липай. Интернетов ведь тогда не было, я сидела дома в декрете.

Я не знала, что мой бывший однокурсник открыл собственное агентство. Мне даже в голову такое не пришло. Нам тогда было по 25 лет.

Это было круто, конечно. Алесь сразу взял меня. Я пришла, спросила: «Люди нужны?» — Алесь: «Нужны, давай». У меня сразу была должность редактора, не главного, но мы делали абсолютно все. Первую часть дня я редактировала, потом я бежала на пресс-конференцию куда-то. А бежать было далеко, потому что мы находились в Брилевском тупике. Это в сторону Казинца, этот адрес до сих пор есть, но, наверное, нет этого домика — маленького деревянного, с туалетом на улице. Алесь иногда сам развозил наши отпечатанные сводки по редакциям на общественном транспорте. Он тоже работал редактором, работал журналистом. В общем, нас было мало и мы занимались все всем. У меня долгое время было ощущение, что это не работа, а классная авантюра, и что у нас ничего не получится.

Многие тогда не знали, что такое БелаПАН, как это расшифровывается. Пару раз, когда я брала интервью, какую-то информацию у госчиновников, они спрашивали: «Кстати, а что такое БелаПАН?». Я понимала, что если скажу, что это Беларускае прыватнае агенцтва навін, они мне ничего не скажут. Я на голубом глазу врала: «Беларуская панарама». Они слышали слово «панарама», и это на них успокоительно действовало. В результате это выросло в хорошую компанию.

— Сейчас, когда вы берете сотрудников на работу, после пережитого опыта, смотрите на наличие у них маленьких детей?

— Это важно, с одной стороны, но с другой — сейчас же другое время. Сейчас можно работать дистанционно. Если человек сильный и классно работает, то абсолютно все равно — это молодая женщина, которая только вышла замуж и на следующий год может уйти в декрет, или это молодая мама. И в БелаПАН, и в «Навинах» на это не смотрят.

Другое дело, что мы не часто сейчас людей принимаем: финансовое положение не такое, чтобы заниматься расширением штата. Я не работодатель. Да, я думаю, для работодателя имеет значение — вложиться в человека, а потом потерять его на два года или на три. Я к этому так остро не отношусь. Конечно, если человек только пришел и втянулся в работу, жалко будет, если он выпадет на три года из колеи. Но это не решающий вопрос при приеме на работу.

— Каким главным редактором вы себя видите? Мы знаем этот стереотип про главного редактора, который дает нагоняй всем на летучке — все помнят фильм «Дьявол носит Prada», где главный редактор глянцевого журнала такая тиранка. Ирина Левшина — диктатор, тиран?

— Точно не тиран. Про остальное лучше спросить у моих коллег. Во-первых, я скажу страшное: у нас нет летучек. Мы сидим все в одном помещении и сидим там все время. Можно сказать, у нас одна сплошная летучка непрекращающаяся.

Во-вторых, я вот прям не чувствую, что я главная. У нас есть штат редакторов. Вообще я считаю, что главный — тот, кто в этот момент отвечает за наполнение ленты. Я могу заниматься какими-то другими вопросами. А учитывая, что мы друг друга уже по 100 лет знаем, то моя должность чисто формальная. Да, иногда приходится брать ответственность как главному редактору, общаться с какими-то чиновниками.

Я очень надеюсь, что мои коллеги не видят во мне главного редактора в таком амплуа, как в «Дьявол носит Prada».

— В интервью БАЖу вы сказали, что в начале девяностых мечтали о том, каким будет БелаПАН через 10-20-30 лет. Что-то из этих мечтаний сбылось?

— Начнем с того, что БелаПАН все еще есть — при этой системе, при этой власти.

Я уже говорила, что в девяностые это все напоминало авантюру. Собрались молодые журналисты, совсем молодые — нам по 25 лет было с Алесем, а были еще моложе ребята.
Журфак в том виде, в котором он был тогда, фактически даже новости не очень учил делать. Я за полгода работы с Липаем, у которого был опыт новостной работы в «Знаменке», научилась большему, чем за пять лет учебы на факультете журналистики. Здорово, что БелаПАН в принципе сохранился. Здорово, что его считают объективным СМИ.

Мне кажется, самое главное — выжить в этих условиях.

Конечно, хотелось бы более широкого развития. Алесь мечтал о собственном телеканале, собственной радиостанции.

Я думаю, что все бы получилось. Но нам отказались зарегистрировать радиочастоту.

Сейчас общественно-политическое СМИ в Беларуси зарегистрировать вообще нереально.

— Мечтаете ли вы о БелаПАНе на следующие 10-20-30 лет?

— Я мечтаю, но я бы не хотела свои мечты озвучивать. Сейчас нам главное просто выжить, сохраниться. Особенно в условиях, когда нет Алеся, и в финансовом плане, и в каком-то плане развития компании. Мы пока делаем то, что делали всегда, о развитии особо не задумываемся. Я бы сказала, что ситуация пока законсервирована — в моем восприятии.

— Вот уже больше года, как ушел из жизни Алесь Липай. БелаПАН пережил потерю своего основателя? Как прошел этот год?

— Тяжело прошел, потому что очень его не хватает на всех уровнях. Я никогда не думала, что его будет не хватать в чисто человеческом плане. Ведь мы просто приходили на работу, дружить уже никто не дружил, потому что у всех свои семьи, проблемы… Очень не хватает. Я даже не знаю, что еще ответить, чтобы тут не взрыднуть.

— В своем блоге вы писали о том, что самое чудовищное и несправедливое, что случилось в вашей жизни, — это ранний уход мужа и Алеся Липая. Вы можете об этом рассказать?

— Да, наверное, эмоционально было написано. Просто я нашла эту фотографию, где они были вдвоем. Мы дружили семьями в начале девяностых. Что говорить на эту тему?

Муж ушел, когда нам было с ним по 35 лет. Я научилась с этим жить.

Теперь надо научиться жить без человека, с которым мы проработали столько лет вместе, который ввел меня в эту профессию, который дал эту работу. Спасибо ему большое — я не перестаю об этом говорить — за то, что он позволил заниматься нормальной честной журналистикой даже в этой стране и в нашей время.

Феминитивы и феминистки

— В Беларуси много женщин на постах главных редакторов. Это связано с волной женского лидерства, или сама профессия становится женской?

— Я думаю, есть элементы и того, и другого. Как я уже говорила, заработки в журналистике невысокие и, наверное, мужчины, которые считают себя добытчиками, стремятся заработать деньги в других сферах. Я бы даже сказала, что женщины более ответственные. Если ты ввязался в это дело, если ты чувствуешь ответственность за эту редакцию, то тебе ее очень тяжело бросить и уйти, даже на какую-то более высокую зарплату.

Лично для меня деньги никогда не были на первом месте и даже на втором. Мне очень важно заниматься тем, что я умею и что мне нравится. Мне важно работать в кругу единомышленников. Вот это главное. Естественно, за три копейки не будешь работать, потому что надо как-то жить, но я очень скромный в быту человек.

Но и женское лидерство тоже имеет место.

— Вы хорошо зарабатываете?

— Могла бы и лучше.

— Вы считаете себя феминисткой?

— Я поддерживаю феминизм. Мне кажется, любой адекватный человек его поддерживает. Но феминизм — это больше, чем какие-то показатели: количество женщин на высоких должностях, в правительстве, парламенте. Мне гораздо важнее видеть это на бытовом уровне, каждый день. Мы живем во время, когда не прекращается волна бытового насилия.

В нашем обществе культуры феминизма нет.

Есть какие-то показатели, которыми в правительстве бравируют перед ООН. Но на бытовом уровне мы еще такие дремучие в этом плане.

— Феминитивы появятся в заметках агентства?

— Честно говоря, я никогда об этом не задумывалась. Формат информагентства должен быть более универсальным, более жестким, и там странно смотрелись бы феминитивы. Пока это еще на уровне информагентств не принято в международной практике.

Вопрос из зала: — Сталкивались ли в с предвзятым к себе отношением из-за того, что вы женщина?

— В работе нет. В жизни периодически бывает. На бытовом уровне. Это не со стороны близких людей и коллег, а какие-то мелочи. Какое-то высокомерное отношение отдельных особей мужского пола, которые считают себя альфа-самцами и могут унизить женщину. Не очень хочется об этом даже говорить, это не тема.

— Вы уже второй человек в нашем проекте, который открещивается от «выдающейся женщины». Это ваше право, но и мы тоже имеем право вас так назвать. А кого вы считаете выдающимися женщинами Беларуси? Назовите три имени.

— Я не назову три имени. Слово «выдающийся» слишком помпезное. Для меня выдающиеся — это люди (без разницы, мужчины или женщины) писатели, которые пишут книги, что все читают, это композиторы, музыканты, художники, трудом которых наслаждаются все.

Мне гораздо важнее, чтобы вокруг меня были люди, которые меня вдохновляют.

Вот таких людей я могу назвать.

Например, Анна Северинец — это потрясающий человек, который стал для меня открытием этого года. В нашей стране, авторитарной — а в авторитарной стране авторитаризм распространяется на все общество, существует во всех сферах — той же Анне Северинец, учителю, работающей в обычной гимназии, каким-то образом удается оставаться очень свободным человеком.

Та же Виктория Онохова-Журавлева. Это многодетная мама, которая воспитывает 13 детей, из них только пятеро родные. Остальные — приемные. Они все подростки. Это с ума можно сойти, когда 13 подростков сразу! Тут с одним не всегда справишься.

Это люди, которые работают в системе и сталкиваются с ней постоянно: с системой усыновления в одном случае и с системой образования — в другом. Они настолько сильные и свободные, что и дети у них свободные, и ученики у них свободные. Сравнить такого учителя и учителей, которые заседают в избирательных комиссиях и помогают в фальсификации выборов… Человек работает в гимназии, при этом она ведет блог на радио «Свобода», при этом она пишет книги («Гасцініцу «Бельгія» очень рекомендую), при этом она мама троих детей. Это здорово.

Или, например, Ольга Гоа. Я не знаю, какая у нее фамилия (Горбунова — прим. Reform.by), но в Facebook она именно так себя называет. Она открыла убежище для женщин «Радислава». Вот такие люди для меня очень важны. Я благодарна соцсетям, потому что именно в Facebook я узнала их, как-то контактирую с ними, потому что в обычной жизни я бы с ними вряд ли пересеклась. Это свободные люди в несвободной стране — и это классно.

— А трое мужчин, которые вас вдохновляют?

— Я никогда не думала над этой темой. Вот прямо трое мужчин, которые меня вдохновляют… Алесь Липай очень сильно вдохновил меня своим примером.

И… Алесь Беляцкий. Вообще меня правозащитники вдохновляют очень сильно. Они делают огромную важную работу в этой стране, вообще для всех и для журналистов. Люди рискуют своей свободой — вспомним дело Беляцкого. Человек три года провел в колонии. Тем не менее они продолжают делать свое дело, а могли бы уехать за границу и прекрасно там устроиться. Их заслуги признают все цивилизованные страны, кроме наших властей, которые продолжают давить, продолжают прессовать. Вот поэтому, наверное, один из таких мужчин — Алесь Беляцкий.

Платье от дочери

Вопрос из зала: — Ваша дочь — дизайнер. Я подписана на нее в Instargam. Она создает такие шедевральные вещи. Пытается она вас переодеть и носите ли вы ее вещи?

— Я не ношу ее вещи. У меня совершенно другой стиль. Она это знает и поэтому даже не пытается меня переодеть. Но несколько ее вещей у меня есть. Я ей сказала, что мне нужно платье или жакет — и она уже примерно знает, что мне нужно.

Она сама тоже одевается немного по-другому, не в те вещи, которые создает. Просто, мне кажется, вещи, которые она создает, они какие-то уникальные. Ей (хотя она очень не любит, когда я о ней рассказываю) нравится сам процесс, вот эти сверкающие жуки, стрекозы, которых она собирает собственноручно из бисера, стекляруса.

— У нас от читателей — мы собираем вопросы от тех, кто регистрируется на встречу — тоже есть вопрос про вашу дочь. Вы всегда были согласны с ее выбором профессии?

— А как можно быть не согласным с чьим-то выбором? Это ее выбор. И кстати, по профессии она дизайнер интерьера, а не одежды. Я всегда согласна с ее выбором и стараюсь минимально вмешиваться в ее жизнь. Она всегда знает, что я ей помогу, когда понадобится. Это вообще главное в отношениях со взрослыми детьми: не пытаться как-то давить на выбор. Если есть потребность в совете — всегда пожалуйста.

— Вы близки, как друзья? Какие у вас взаимоотношения?

— Конечно, мы близки. Мы друг у друга одни. Когда она пять лет назад решила жить отдельно, у меня была самая настоящая ломка. Я потом даже вычитала, что есть такой синдром покинутого гнезда, когда взрослые дети уходят от родителей. Когда мы жили вместе, мы могли целый день не разговаривать — достаточно было присутствия рядом. Когда она уехала, это было круто как тяжело.

— Тогда собака появилась?

Собака была всегда. Но появились две кошки. Это хорошая замена, когда нет маленьких детей. Это зверье дает массу положительных эмоций. Вот сегодня перед встречей меня успокаивала котяра, которая лежит у двери (речь идет о кошке, которая живет в культурном центре «Корпус» — прим Reform.by).

— Ее зовут Химера.

— Да, Химера. Мне кажется, я только дотрагиваюсь до животных, у меня сразу же идет волна позитива.

Вопрос из зала: — Последнее время я полюбила готовить, чтобы снимать стресс. Чем вы занимаетесь, чтобы очистить мозги?

— Гуляю с собакой. Я могу гулять с собакой часами. Это мое самое любимое времяпрепровождение.

Мне очень нравится ходить пешком.

Когда у меня собаки какой-то период не было, я ходила на работу пешком каждый день — от Института культуры до Академии наук. Со мной уже рыбаки здоровались в парке Горького. Мне просто очень нравится движение. Я черпаю из этого энергию, рассматриваю людей вокруг, деревья, дома. Чем-то это меня наполняет. А готовить я не люблю.

Вопрос из зала: — Может, у вас какие-то другие хобби есть?

— Читать люблю, кино смотреть, музыку слушать. Вообще, как только я переступаю порог дома — все, я «в домике». Я могу просто сесть в кресло, и ко мне придет кошка, потом другая, собака ляжет в ногах — и я буду так долго сидеть, о чем-то думать.

— А что вы последнее интересное прочитали?

— Вот я закончила недавно «Гасцініцу «Бельгія». Потом сходила на экскурсию, которую проводит Анна Северинец по мотивам этой книги, и открыла для себя открыла совершенно новые интересные места в Минске. Оказывается, я живу в том месте, где когда-то как раз зарождались все литературные объединения: «Молодняк» и так далее.

А еще у меня проявился после определенных событий интерес к беларусской тюремной литературе

— есть такая серия. Я-то была по ту сторону решетки всего сутки, а мне очень интересно, как люди, которые проходят через настоящие испытания, находятся там месяцами, годами, — как им удается сохранить в себе человеческий стержень, человеческое достоинство и остаться вообще нормальными адекватными людьми. Первая книга — Игорь Олиневич «Еду в Магадан» — была очень сильной. Пока в этой серии, «Беларуская турэмная лiтаратура», пять книг. Я прочитала Павла Северинца «Каменное сердце», и теперь у меня на очереди еще три.

А вообще я еще обожаю перечитывать любимые книги. Обожаю перечитывать сказки: Линдгрен, «Карлсона». Очень рекомендую, кстати, книгу, которую мне подарила моя коллега Таня Коровенкова — «На острове Сальткрока». Оказывается, Астрид Линдгрен писала не только сказки, но и чудесные повести, которые, к сожалению, не переведены на русский язык.

— В нескольких ваших интервью проскакивали курьезные рабочие истории, которые были связаны с тем, что в это время вы были в салоне красоты. Для Ирины Левшиной красота и уход за собой — важная часть жизни?

— Нет, пока удается держаться на генетике. У меня определенный распорядок: утро я начинаю с гимнастики уже лет 15 или 20. Раз месяц хожу к парикмахеру, иногда делаю массаж лица. И прогулки, прогулки, прогулки. Они очень держат в тонусе.

— Вы человек непубличный, но я знаю, что после школы вы хотели поступать в театрально-художественный и планировали стать актрисой. Это довольно публичная профессия. Как же так?

— Сейчас бы я точно не поступала в театральный институт. А в 17 лет, мне кажется, многие девочки хотят быть актрисами.

Я хорошо пела, играла на гитаре, участвовала в разных постановках и почему-то решила, что могу быть актрисой.

Без всякой подготовки поперлась в этот театрально-художественный институт. Естественно, пролетела.

Но я еще любила писать: писала разные рассказики в стол, вела дневник. Язык и литература были любимыми предметами. Выбора особого не было. На филфак я не хотела поступать, потому что не хотела преподавать в школе, а где еще можно работать филологом, я тогда не знала. Поэтому я пошла на журфак.

Быстренько прибежала в газету: «Знамя юности» или «Чырвоная змена»… Нужны были три публикации для поступления. Быстренько что-то сварганила. У меня не хотели брать, но я сказала: мне нужно, нужно поступать, нужны публикации! Дала написанное совершенно обалдевшему редактору: ну возьмите, посмотрите! Она взяла, полистала: ну ладно, напиши нам что-нибудь. В результате у меня были две публикации, но я еще принесла [приемной комиссии] пачку рассказов.

И снова о профессии

— Профессия журналиста опасная, не только у нас, но и вообще в мире. Вам страшно за себя, за близких, за коллег?

— Мне страшно за коллег-журналистов. Я-то сижу в редакции чаще всего. Если проходят уличные мероприятия, какие-то акции, я всегда очень беспокоюсь за коллег. Было страшно в связи с «делом БелТА», когда ничего не было известно, но я уже узнала про обыск у нас в редакции. Там находились трое коллег. Потом я узнала еще страшнее новость — о задержании Тани Коровенковой. Тут вообще сердце упало. Потом стало легче, правильно говорят: когда ты информирован, ты вооружен. Когда ты знаешь, что происходит, ты уже можешь действовать, строить какую-то стратегию. Но когда ты вообще ничего не знаешь, вот это очень страшно.

За себя мне не было оснований бояться. Хотя после этих событий ловлю себя на мысли, что надо быть осторожнее в переписке, в разговорах по телефону, потому что государство такое.

Самое главное, что

нас, негосударственные СМИ, по-прежнему продолжают считать врагами, идеологическими противниками. Это глупость.

Какое-то время мне казалось, что есть подвижки, улучшения… То, что эти две акции в выходные прошли без задержаний, говорит только о том, что эти акции были выгодны Александру Григорьевичу, который вел в это время торг в Сочи. И этот торг продолжится еще. Неизвестно, чем закончится… Нас используют. Людей используют. Когда они идут в струе их интересов, то их не трогают. И журналистов не трогают. Когда идут против, то ты совершенно ничем не защищен. Остается надеяться на солидарность коллег и на правозащитников, которые распространят информацию.

— А что вы думаете по поводу 20 декабря, когда президенты Беларуси и России снова будут обсуждать углубление интеграции в Санкт-Петербурге? Что произойдет, возможен ли аншлюс?

— Сложно прогнозировать. Это надо читать аналитику, пусть аналитики пишут, пусть эксперты прогнозируют. Мне кажется, что аншлюса не произойдет. Но — учитывая, что переговоры ведут два очень неадекватных, очень жестких человека — прогнозировать что-то сложно.

— Что вы будете делать, если все-таки на независимость нашей страны посягнут?

— Работать дальше, делать то же, что и делаю.

Я помню 2010 год. Была очень тяжелая ситуация с этими арестами и задержаниями. Было морально очень тяжело. Тогда единственное, что можно было делать, — просто тупо продолжать работать. Выходить каждый день и работать. Я помню 25 декабря 2010 года, католическое Рождество, я дежурила. Тогда сотни людей уже были запакованы в изоляторы, были арестованы все альтернативные кандидаты в президенты. Каждые 15 минут я давала информацию, что кто-то задержан, в какую-то редакцию пришли с обыском, к кому-то из правозащитников ломятся домой.

В один момент я обратила внимание, что лента обновляется только у БелаПАН и «Радио Свобода». В такой ситуации наступает холодная ярость.

Думаешь «а хрен вам!». Думаешь, что ты будешь продолжать делать то, что ты делаешь, потому что это сейчас важно. В любой критической ситуации нужно заниматься своей работой, делать ее качественно и честно.

— Журналистика — это четвертая власть. Вы ее чувствуете в своих руках?

Я не чувствую власть, но я чувствую, что, безусловно, СМИ влияют на ситуацию. Достаточно представить, что негосударственных СМИ просто не будет. И тогда вы поймете: власть или не власть, но это та сфера, которая очень влияет на общественное развитие. Люди очень зависят от объективной информации, даже не отдавая себе отчета в этом. Я думаю, во многом какие-то изменения в обществе становятся возможны благодаря СМИ.

— В медиа все меняется очень быстро, новые технологии, новые платформы. Трамп и Зеленский могут разговаривать с избирателями без посредников, напрямую, блогер Nexta собирает аудиторию больше многих ведущих СМИ Беларуси. Может быть, время профессиональной журналистики уходит?

— Нет, не уходит. Хотя казалось лет десять назад, что, действительно, уже каждый сам себе журналист. Теперь наоборот: нужно фильтровать информацию, проверять ее — и этим занимаются профессиональные журналисты. Когда очень много источников информации, человеку сложно понять, где правда, где неправда. Я думаю, что профессиональные журналисты сейчас важны как никогда.

— Сегодня в Беларуси молодым стоит идти в журналистику?

— Если она их интересует, то почему нет. Тут совсем не обязательно быть выпускником института журналистики. Главное — иметь интерес к происходящему, быть человеком неравнодушным и… Да просто интерес к жизни иметь, умение и желание рассказать о чем-то другим. Так что есть смысл. Я очень надеюсь, что времена изменятся и финансовая ситуация в журналистике улучшится.

И вообще время все расставит по местам. Возможно, со временем сотрется эта грань — очень хотелось бы, чтобы она стерлась — между государственной и негосударственной журналистикой. Очень хотелось бы уважать государственную журналистику.

Вообще моя мечта — уважать руководство моей страны, страны, в которой я живу.

Вот правда, очень хотелось бы уважать свою власть. Очень хочется, чтобы тебе было не стыдно за руководителя твоей страны.

Хотя я уже давно себя с ним не ассоциирую. Вот есть страна, а есть государство. А государство — это государственная вертикаль, к которой я никакого отношения иметь не хочу и не имею. Я никогда за них не голосовала, никогда их не выбирала. Никогда не отвечала «да» на вопросы референдума.

Вопрос из зала: — Почему в беларусской журналистике почти нет громких расследований, какие бывают в России?

— Причина в финансах. Чтобы заниматься расследованием, журналист должен заниматься только расследованием. Это очень сложный и долгий процесс. Он может готовить один текст очень долго, как получится. Представляете, сколько должен стоить такой текст. У нас редакции это просто финансово не потянут. Еще одно — полная закрытость государственных органов. В России это тоже есть, но не до такой степени. У нас же просто боятся слово сказать. В связи с этим сложно получить какую-то информацию. И плюс вот этот финансовый момент. Когда в стране будет нормальная власть, когда в стране будет нормальная журналистика, нормальный журналистский бизнес, тогда ситуация сдвинется с мертвой точки.

***

Фото: Владимир Чурносов

***

Понравился материал? Успей обсудить его в комментах паблика #RFRM на Facebook, пока все наши там. Присоединяйся бесплатно к самой быстрорастущей группе реформаторов в Беларуси!

***

Следующее публичное интервью пройдет 21 января.

***

Читайте остальные выпуски «Эмансипации»:

• Александра Герасименя: «Второй Герасимени в Беларуси не будет»
• Екатерина Забелло: «Политика в ее нынешнем виде в Беларуси мне не интересна»