Дискуссия. Политические и общественные организации в изгнании: структура и вызовы

В условиях растущего давления на беларусское гражданское общество эмиграция становится не только спасением, но и катализатором для новых политических и общественных движений. В рамках проекта «Пятая республика» представители беларусской диаспоры собрались, чтобы обсудить, как изгнание из родной страны влияет на структуру и деятельность активистских групп. Как адаптируются политические организации? Какие вызовы стоят перед теми, кто пытается сохранить протестную энергию и бороться за демократические изменения? Дискуссия о будущем беларусской эмиграции освещает не только проблемы, но и перспективы для тех, кто продолжает свою борьбу за права и свободы, даже за пределами страны.

Модераторка – Екатерина Кузнецова.

Участни_цы:

• Роман Кисляк – юрист, правозащитник, эксперт беларусской правозащитной инициативы «Human Rights Impact», заместитель председателя Беларусской диаспоры Аджарии (Грузия), участник группы активистов диаспор “Адзінства па-над межамі”, участник Фемгруппы.
• Леся Пчёлка – художница. Работает с фотографией, видео, инсталляциями и архивными материалами, исследуя коллективные воспоминания и историю повседневности. Основательница и кураторка архива VEHA.
• Ольга Паук – региональная политическая активистка, блогерка канала «Рудабельская паказуха». Бывшая участница Объединенной Гражданской партии и гражданского сообщества «Говори правду». Участница фемгруппы и фемфракции в КС 2-го состава, вице-спикерка КС 2-го состава. Воспитательница и учительница.
• Валерия Хотина – политическая активистка. Занимается неформальным политическим образованием, книгоизданием, фандрайзингом для заключенных, ведет подкаст «Догма. Неудобные разговоры о войне».

Екатерина Кузнецова: Мой первый вопрос. Какие ключевые факторы определяют структуру наших политических и общественных организаций? Кто или что влияет на возможности организовываться, администрироваться или уходить в неформальные структуры? Первый вопрос касается именно факторов, о которых можно рассказать исходя из вашего личного опыта.

Роман Кисляк: Я в изгнании поучаствовал в нескольких таких образованиях, в том числе и в диаспоре. И мог наблюдать, как это происходит у коллег.

Первый фактор – это запрос. Бывает, что у людей нет запроса на создание организации или структуры.

Второй фактор – это уровень знаний. В 2020 году произошел экспоненциальный взрыв, когда появилось очень много новых активистов. Даже произошел разрыв между поколением активистов, работавшими и до 2020 года, и новым. Когда эти люди в диаспорах объединяются, у них нет никакого опыта и зачастую знаний. Поэтому они структурируются так, как это понимают. Либо берут устав и структуру у других организаций. Когда включаются люди с опытом, они приносят знания и о возможных структурах.

Есть также организации, которые вынужденно эмигрировали из Беларуси. В эмиграции происходит трансформация, но большая часть структуры сохраняется из той истории, которая была до изгнания.

Екатерина Кузнецова: Насколько успешным был ваш личный опыт участия в разных организациях?

Роман Кисляк: В сентябре 2021 года мы создали региональную Аджарскую диаспору в Батуми. Слава Богу, не создали официальную всегрузинскую диаспору, так как в Грузии приняли закон, который обязывает предоставлять при регистрации много данных. И теперь те организации, которые не зарегистрировались, считают, что им повезло. А те, которые зарегистрированы, закрываются. Это большая проблема. Часть организаций сейчас ликвидируется и уезжает из Грузии, так как испытывает давление. Поэтому не всегда знания о структурах и возможность регистрации помогают успешной деятельности.

Я участвую в неформальной тбилисской супольнасці и в формализованной батумской супольнасці. И у нас есть группа, которая объединяет беларусские диаспоры. Она вышла из Координационной Рады 2-го созыва, где у нас была фракция. Сейчас фракция преобразовалась в группу за рамками Координационной Рады – как объединение активисток и активистов из диаспор разных стран.

Также я участвую в Фемгруппе.

Каждое образование имеет свои отличия и свою специфику. Есть чаты. Есть неформальные сообщества. Но их нельзя назвать организациями. Только когда появляется название, формулируются общие цели и хотя бы минимальный порядок принятия решений, можно говорить о том, что это – организация.

Ольга Паук: Я думаю про факторы объединения в эмиграции, и у меня невольно возникают воспоминания о политической жизни в Беларуси. И многое становится понятным, потому что она не была благополучной. У нас никогда не было хороших условий. Даже в период относительной либерализации не было притока людей в политические партии. Такие партии, как ОГП (Объединенная гражданская партия), «Рух за свабоду», «Грамада» с 1990-х находились в состоянии медленного умирания.

Единственный феномен, на мой взгляд, — это объединение «Говори правду». Почему у них получалось постоянно привлекать новых людей? Я помню, как в 2019 году они провели большой Форум регионов, куда собрали участников «Говори правду» со всей Беларуси. Там было больше 500 активных участников. Почему это происходило? Потому что они занимались политикой как маркетологи. И решали реальные проблемы, и людям было интересно в этом участвовать. В какой-то мере «Говори правду» научила и меня работать с чиновниками, превращать свои идеи и жалобы в реальные дела.

С этим багажом мы приехали в эмиграцию. С одной стороны, в Беларуси не было условий, чтобы развиваться, а здесь такие условия есть. Если в Грузии ситуация в чем-то приближена к Беларуси, то Польша и Литва не создают препятствий, чтобы диаспоры и общественные организации развивались.

Единственное, мы не можем регистрировать политическую партию, потому что большинство из нас переехало после 2020 года и не имеют возможности голосовать. Но НГО и сообщества вполне развиваются и имеют возможность привлекать новых участников. С другой стороны, есть идеологические противоречия и сказывается проблема повестки.

Мы являемся беларусскими оппозиционными формированиями, а люди живут жизнью Польши, Литвы и другого зарубежья. Из-за этого мы часто слышим претензии, что оппозиционные или продемократические силы мало занимаются непосредственно беларусской повесткой. Как эту проблему решить? Наверное, стоит это обсуждать, и у каждого будет свой взгляд на эту проблему.

Поэтому факторы носят двоякий характер. В Беларуси было легко (мне лично) заниматься любыми делами, потому что были реальные проблемы, реальные исполкомы, реальные беларусы, которые могут что-то сделать. Здесь я пытаюсь опосредованно влиять на ситуацию в Беларуси, но у меня нет прямых рычагов управления. А через международное сообщество, которое имеет влияние на Беларусь, решать проблемы конкретного беларуса невозможно. На фоне этого мы объединяемся вокруг каких-то высоких целей, но в тоже время и распадаемся, когда дела доходят до какой-то конкретики или практического применения идей.

Валерия Хотина: Мне кажется, важен такой фактор, как цель, вокруг которой создается группа или организация. Если цель, например, писать исследования, достаточно пригласить четырех экспертов и не нужно привлекать других. Если цель группы – политическая борьба, то нужно находить лидера, поступать в КС, в целом пробиваться к каким-то вышестоящим офисам. А если цель, как у нас, анархистов – не в том, чтобы достигнуть власти, эфемерной или реальной, а чтобы активизировать людей, политизировать их, показать, что у нас существует другой взгляд на политику? Для этой цели нам не нужен орган и регистрация. Если организация не зарегистрирована – это не означает, что она является бесструктурной. И я не считаю, что коллективы, в которых я состою, бесструктурные. Там собраний, созвонов и ролей больше, чем в тех структурных организациях, где я участвовала.

Другой важный фактор – целевая аудитория. Это и мы сами, и люди, которых мы пытаемся активизировать и политизировать. И оказывается, что этих людей всегда ограниченное количество. В Минске я всегда знала, что рано или поздно подрастает поколение новых людей, которое интересуется этими идеями. Каждый год был приток новых симпатизантов. Люди, которые переезжают сюда, далеко не все хотят участвовать в какой-то движухе. С нами остаются те, кто сформирует костяк на несколько лет. Но и они потом устанут, разочаруются и отвалятся. То есть мы сталкиваемся с отсутствием здорового притока. Новые люди, которые приезжают, зачастую находятся в депрессивном состояниеи, думают о том, когда смогут вернуться в Беларусь. В целом это сильно разделяет людей: на тех, кто уже привык, кто понял(а), что он или она остается и хочет чем-то здесь заниматься. И тех, кто пока не понимает, чего хочет, будет ли жить в Варшаве или уедет в Вильнюс. И это влияет и на их желание в чем-то участвовать, и на возможность хоть какого-то взаимодействия с местными структурами.

Далее, как Роман сказал, важны такие факторы, как опыт и запрос. Я соглашусь с этим. Я лично наблюдала (может, это только мое наблюдение) разделение на людей, у которых уже был опыт работы в НГО или политических структурах, где нужно было работать, реализовывать проекты и так далее, и на тех, кто пришел в политику через протесты: «Я пришел ногами, я присутствую, могу слушать, иногда что-то говорить, написать и таким образом я выражаю свой протест и свою поддержку».

В Варшаве это так и осталось. Женщина работала в Беларуси, скажем, воспитательницей в детском саду – стала работать продавщицей в «Жабке». С большой вероятностью она будет просто дальше приходить на организованные кем-то протесты или мероприятия, а не генерировать свои. А те, кто работал в НГО, – либо переехали со своим НГО и продолжили политическую борьбу, либо создали что-то новое.

Я бы еще назвала важным фактором вопрос безопасности. Даже за границей не все хотят выступать, быть частью чего-то, зная, что постоянно происходят сливы, взломы, в Беларуси остаются близкие и знакомые.

Также, как мне кажется, сильно влияет то, что мы очень разбросаны географически. Людей из некоторых коллективов, в которых я участвую, я не вижу близко годами. Если бы даже и нужно было зарегистрироваться, это было бы странно – в какой-то одной стране кому-то одному нужно это тянуть. Плюс регистрация и структурность – это всегда новая задача, бюрократия, новые расходы. Людям, которые участвуют в политических проектах без материальной компенсации за их время и деятельность, сложнее долго оставаться в активизме. Особенно когда ты в эмиграции и когда на тебе еще эмиграционная бытовая нагрузка. Это не как раньше в Беларуси, когда после работы я иду и что-то делаю.

Леся Пчёлка: Я как раз хотела сказать о том, как на условия работы нашей организации влияет география. Для нас этот фактор – один из самых важных. Долгое время мои коллежанки оставались в Беларуси, и мы не могли быть достаточно публичны или политизированы, не могли иметь публичные контакты с лидерами оппозиции, чтобы не подвергать опасности часть команды. Сейчас мы находимся в трех разных странах: Грузии, Польше и Германии. Это, конечно, влияет на нашу структуру и нашу работу. Первое, как уже сказала Валерия, – это вопрос регистрации. На данный момент в этом нет смысла. Тем более никто из нас еще не сделал документы, каждая решает в первую очередь бытовые вопросы и только в свободное время занимается какими-то активностями, связанными с политическими, организационными или общественными действиями.

Я считаю, что прошло слишком мало времени для того, чтобы появилась устойчивость. Какие-то из организаций, активистов, диаспоральных групп, которые были активными в 2020-м и 2021-м годах, сейчас перестали быть активными. Иногда я думаю, что нужно дать время, чтобы сперва появилась устойчивость каждой из нас. Время на адаптацию, возможность не работать какое-то время, пока не решится часть вопросов, связанных с эмиграцией, с документами. И это поможет нам оставаться активными. Но если мы пропадаем хотя бы на полгода, то за это время потеряем часть своей аудитории…

Екатерина Кузнецова: Ольга упоминала, что у политических партий есть проблема: мы вообще для кого работаем? Для тех, кто уехал, живет в Польше и Литве – и тогда нужно ориентироваться на их интересы? Леся, ваш проект не политический, он на другой части спектра. Для кого вы себя сохраняете и преодолеваете географический фактор?

Леся Пчёлка: Когда мы начинали в 2017 и 2018-м, то ориентировались только на беларусов внутри Беларуси. Сейчас у нас есть тысяча человек, которые принимают участие в наших проектах и остаются с нами на связи. Это достаточно большая группа людей. Конечно, невозможно точно сказать, где они находятся в данный момент. Многое изменилось. У нас появились новые направления: работа с европейскими музеями и институциями (пока она в начальной стадии). Но если говорить о нашей целевой аудитории, то она как была, так и остается внутри Беларуси. Мы продолжаем создавать открытый архив и активно работаем с беларусским обществом.

Роман Кисляк: Я хотел еще отметить, что есть такая форма объединения, как политическая кампания. Например, «Говори правду» сначала была политической кампанией, а в 2017 году преобразовалась в организацию.

И для политических организаций важный вопрос – есть ли там идеология. В Координационной Раде я лично наблюдал такие фракции, которые собирали абсолютно разных идеологически ориентированных людей. Насколько долго они смогут быть в таком склеенном составе?

С общественными организациями, мне кажется, все проще. Они лучше структурированы и более эффективно работают, чем политические.

В то же время политические организации могут заниматься и общественной деятельностью. Как они выходили в это поле, я наблюдал это с 1996 года. А общественным организациям порой приходилось заниматься политической деятельностью. Например, «Рух за свободу». По форме – это общественная организация, но среди ее целей есть часть политических и часть общественных.

Ольга Паук: Я добавлю про идеологию и новые объединения – такие, как Офис и Координационный совет. Я тоже вижу в этом большую проблему: как будто мы все преследуем одну цель, но оказывается, что все представляют себе по-разному и результат действий, и форматы взаимодействия. Несмотря на то, что есть внешняя бюрократизация, внутренней структуры до сих пор так и нет. Даже КС №3. Собранный совершенно не по целям и идеологической базе, а по тому, что кто-то кого-то знает или кто-то хочет объединиться против кого-то. Сейчас кто-то хочет выйти…

Это наш исторический багаж. И внутри Беларуси не было структурной качественной политической системы, как оппозиционной, так и действующей диктаторской. Она всегда была довольно ситуативная, что мы наблюдаем теперь и в КС. Хотя в нем есть внешняя бюрократизация и, мне кажется, именно она нам помогает сохранять присутствие в мировых сегментах. То есть если для беларусов КС не существует, то, например, для Европейского парламента он вполне видимый.

Екатерина Кузнецова: Спасибо! Мы обдумывали вопрос о различиях в организационных моделях (неформальные группы, бюрократизированные структуры), и у нас получилось несколько перекликающихся замечаний. Начиная с замечания Валерии насчет того, что не зарегистрированная структура не означает, что это не структурированная и не организованная работа, что несомненно так.

Проходя через замечания Романа по поводу того, что те, у кого было больше опыта и знаний, довольно быстро справились со всеми бюрократическими тонкостями. Леся указывала на географическую распределенность, когда бюрократическое структурирование становится особенно сложным. У Валерии мне еще понравилась мысль о том, что многие разбуженные 2020 годом рассматривают политическую деятельность как «прийти ногами и постоять с транспарантом» …

Теперь у меня предложение подумать об организациях и структурах – и формализованных бюрократических, и не бюрократических – в другом ключе. Кого они могут/должны охватывать? Все ли должны быть активистами и активистками? Беларусы в изгнании – сообщество ли это, которое все должно быть пронизано какими-то нитями? И если да – то какими?

Или мы все-таки уходим в то, что у нас есть профессиональные НГО и есть люди, и они периодически присоединяются к акциям, которые организуют профессиональные НГО-шники и профессиональные политики? Но здесь мы возвращаемся к замечанию Ольги, что трудно делать политику в диаспоре, потому что не совсем понятно, чья это политика – беларусская или литовская. Нужно ли пытаться охватывать всю диаспору какими-то формами участия? Или нужно принять, что у нас происходит специализация, а остальные люди живут свою жизнь, интегрируясь в те общества, куда они переехали? Но тогда как мы относимся к тем, кто остался в Беларуси? Видим ли мы себя вообще еще частью беларусов?

Леся Пчёлка: Если говорить про структуры, организации и наши неформальные группы, которые были созданы или перенесены в другие страны. Когда возрастает масштаб задач, в неформальных группах часто не хватает или участников, или знаний, или финансирования, чтобы их выполнить.

Я вижу, как в культурном поле произошло перераспределение вертикали власти – той условной вертикали, которая существовала в Беларуси, когда мы друг друга знали, имели позиции, узнаваемость, нетворкинг. После эмиграции власть снова стала распределяться горизонтально. При этом открылись новые возможности – благодаря новым инициативам, таким, как, например, Сектор.

Люди получили возможность реализовывать свои проекты и получать какое-то финансирование. И это стало возможным без участия лидеров оппозиции. Сейчас формируются и новые инициативы, и новые лидеры. Мне кажется, в этом есть определенные позитивные стороны произошедшего. В эмиграции люди получают новый опыт, новый визуальный мир, новые профессиональные качества.

Валерия Хотина: А я хочу вернуться к теме переезда «со своим багажом». К проблеме инертности: если я в Беларуси что-то делала, то буду делать то же и после переезда. И это логично. Во-первых, в эмиграции всем хочется сохранить свою психику. В моменты стресса у тебя лучше всего получается делать то, что ты обычно делал. Это успокаивает, как и любая рутинная работа. В каком-то смысле это и произошло. Я заметила мало пересечений людей, у которых не было опыта политического участия, с людьми, у которых был этот опыт. Осталось так, как и было: одни остаются аудиторией, а другие — продолжают вещать.

Но с другой стороны, эта инертность в изгнании имеет и положительную сторону. Люди продолжают думать про Беларусь как раз по инерции, несмотря на то, что их потребности уже изменились, они уже не там. Многие, скорее всего, уже не верят, что вернутся в ближайшее время. Несмотря на то, что меняется эмоциональная составляющая – тогда тебе было стыдно, страшно и ты отчаянно боролся. Все это уходит, но ты продолжаешь бороться и участвовать в этих структурах.

Когда мы говорим о сообществе беларусов, я думаю, инертность пока работает повсеместно, куда бы беларусы ни приехали. Я имею ввиду тех, кто был хоть как-то политически ангажирован и уехал из-за этого, а не по экономическим причинам.

Но я думаю, что диаспора будет все больше и больше уходить от беларусской повестки и даже от беларусского опыта. И сейчас был бы очень важен переход к опоре на нужды. Политическая вертикаль, которая сформировалась, пытается: помогает беларусам получать легализацию, вызволяет кого-то из иностранных тюрем в случае задержаний. Но, например, в Варшаве мы пытались продвигать вопрос о том, что мы сейчас трудовые иммигранты и на нас влияет то, что, например, в Польше их часто не нанимают по трудовым договорам, а просто по договорам подряда. Мы не защищенные. И никто об этом не хотел думать. Была возможность присоединиться к польскому профсоюзу в качестве беларусской структуры защиты трудовых иммигрантов. Это не нашло никакого отклика. Возможно, на тот момент людям было важно только базовое условие: если им не выплатят зарплату, то кто-то за них заступится, но не более того. И эта инертность тоже была перевезена из Беларуси. Если там я не могла бороться за свои права, то я и здесь не собираюсь за них бороться и не хочу даже открывать глаза на какие-то открывшиеся возможности в новой чуть более либеральной стране.

В Беларуси, как мне кажется, была борьба за умы. Мы боролись против диктатуры. Даже проводя образовательные мероприятия, нам было важно людей каким-то образом просветить. А здесь получается, что уже не надо никому ничего доказывать и бороться на базовом уровне. И мы начинаем немного бороться друг против друга… Наверное, это и есть поле политической борьбы. Но тогда у другой стороны появляется отношение как у стороннего наблюдателя.

К чему мы приходим? К тому, что людям не предложили другой формы участия в политике, кроме как прийти раз в четыре года и кликнуть своего кандидата, а потом до свидания. А это те люди, которые увидели свою силу, смогли прийти куда-то ножками и показать, что вообще-то мы есть живые, посмотрите на нас, поговорите с нами. Они и ушли ножками, потому что им предложили дальше только наблюдать. Это политическое отчуждение было и в Беларуси, и остается здесь, на мой взгляд.

И насколько есть связь между теми, кто в НГО работает, на кого мы влияем и влияем хотя бы друг на друга? Это большой вопрос. Вот мы здесь все – приглашенные эксперты. Я знаю всех по именам. Но при этом я не знаю, какими проектами вы занимаетесь. Мы все что-то делаем, знаем друг друга, но не сотрудничаем ни в каком виде.

Все вместе – это и есть феномен беларусской эмиграции.

Роман Кисляк: Из того, что я услышал у Валерии, хочу отрефлексировать два момента, на мой взгляд, очень важные.

Я услышал, что мы в эмиграции не должны больше бороться за умы, что беларусы здесь все уже демократы. На самом деле, это не так. И если есть такая позиция, то это какой-то новый миф. В реальности мы в этой борьбе только на начальном уровне. Те же выборы в Координационную Раду показали: мы все за права человека, за равенство, в том числе между мужчинами и женщинами. Но кто-то за гендерные квоты, а кто-то категорически против. То есть мы все – за права человека, но по-разному их понимаем. То есть в вопросах прав человека мы находимся на базовом уровне. И всем беларусам надо его поднимать.

Другой пример: при формировании организации важное значение имеет ограничение власти. Мы создаем совет, парламент, руководителя. И есть система сдержек и противовесов, есть разные виды власти в организации. Это тоже очень важное знание, которое выпало, его нет даже в политических организациях. И даже у тех, кто писал от оппозиции новую конституцию. Последнее мы выявили в 2021 году вместе с экспертами – это огромный пробел. Я вспоминаю кампанию Тихановской, куда меня включали как юриста и брестского активиста. В разных чатах я сильно поражался некоторым вещам: ксенофобии, сексизму… Поэтому битва за умы продолжается.

По поводу того, что мы сами друг друга плохо знаем. Это важная особенность. Мы в Батуми год спустя узнали, насколько много правозащитных неправительственных и других организаций эмигрировало. И мы ничего не знаем про них, потому что это вопрос безопасности. Это настолько сильная травма, что люди спрятались, как гриб подо мхом. И по чуть-чуть выглядывают в узких сообществах, очень-очень осторожно. Это последствия.

Люди переезжают, боятся за себя, за родственников. А после того, как в 2023 году пошли по диаспорам и стали возбуждать уголовные дела, люди стали уходить. Я как правозащитник это понимаю: первый вопрос – это вопрос безопасности. Люди должны сохранить себя и здоровье. Не сможем мы построить демократию, если все сгинем, если нас сломают физически или психологически.

Теперь о противопоставлении бюрократических организаций и неформальных групп, которое предложила Екатерина. Я наблюдаю переход к смешанному типу. Для некоторых целей можно оставаться и на уровне неформальной организации – даже имея опыт формирования сложных структур. Мне кажется, это тоже хорошо. Сейчас работает исторический клуб Тбилиси, и я остался, чтобы в нем поучаствовать. Он организован в неформальном виде, как сообщество. Для выполнения этой задачи и не нужно выстраивание структуры. Но если это профессиональная или экспертная организация, то, конечно, перед ней стоят более сложные задачи, и это более сложно выстраиваемая организация.

У многих также был запрос на уход от бюрократических структур и управленческой вертикали именно потому, что Лукашенко возвел ее в абсолют. Это важно для анархистских организаций, например. И в целом люди хотят уйти от этого, поэтому формируют клубы, сообщества. В то же время, когда мы создавали диаспору, к нам подходили и говорили: «Мы никогда не были НГО. Нам интересно, как эти организации работают». То есть много тех, кто вообще не знал про эту сферу. Я согласен с Ольгой и всеми, кто говорил, что мы в Беларуси были политическими маргиналами. А сейчас люди нас увидели, хотя все к нам не пойдут однозначно.

Также я наблюдаю в диаспорах один тренд. Беларусы, которые сознательно уехали 10, 15 и 20 лет назад за рубеж, к нам вернулись. А есть новые диаспоры и новые эмигранты. И мы объединяемся. Кто-то имел опыт работы в НГО, кто-то нет. Но можно сказать даже, что среди «старой» эмиграции сейчас происходит возрождение. И есть определенный разрыв в правилах поведения – мы его наблюдали даже в Координационной Раде. Те, кто давно на Западе, уже привыкли к определенным стандартам. Они приходят и говорят: «Разве так можно?». То есть поражаются уровню цинизма наших политиков, возможности лавировать и обманывать.

Поэтому мы сейчас будто варимся в котле: в разных диаспорах, разных организациях. Картина очень-очень разная и пестрая. Активность появляется там, где появляются активные люди. Конечно, они должны удовлетворить свои базовые потребности. И часть людей уйдет из активизма, не удовлетворив их и получив из-за этого травму. Но тем не менее есть люди, которые закрыли свои базовые потребности, и они возвращаются в активизм, помогают беларусам и в изгнании, и внутри страны.

Ольга Паук: Меня зацепил вопрос: «Все ли должны быть активистами?». И хочется кричать: «Да, все!».

Сейчас в Литве – очень электоральный год, и мы наблюдали в выходные очереди в течение всех трех дней досрочного голосования. Например, на Лукишской площади она была бесконечной. Литовцы очень любят выходные, поэтому досрочные голосования очень популярны. Но мы были в шоке. Политическое участие – это то, чем отличается наше (пост)диктаторское общество от граждан демократических стран. Потому что демократия не может сохраняться один раз и навсегда, ее каждый раз надо подтверждать. То же самое мы видели и в Польше, когда консолидировался протестный народ и переломил ситуацию с PiS Prawo i Sprawiedliwość (партия, которая была у власти с 2003-го (христианские консерваторы)). К сожалению, то, что мы видели на выборах в КС – это о том, что то, что мы переехали, еще не значит, что мы стали демократами. Наша привычка жизни при диктатуре действует на нас как физический закон. Даже когда мы ей не сопротивляемся, мы ей подвергаемся. И это проблема.

Вообще вовлечь людей в какие-то глубокие политические процессы очень сложно. Несмотря на то, что у нас почти все с высшим образованием, уровень гражданского политического образования (понимание процессов бюрократии) – примерно, как в Литве в начальной школе: там изучают, что такое референдум, что такое консенсус, как его достичь.

Мне очень нравится, что люди, которые давно переехали, вовлекаются в разные активности. У них есть некоторая стабильность, им не приходится выживать, учить язык, как нам. Но учить беларусов быть активными надо продолжать, и этот процесс, может быть, даже еще не начат.

По поводу того, что мы и друг друга не знаем… Это большая боль. То же самое было и в Беларуси – большой разрыв между политическим сообществом и сообществом НГО. В 2019 году я попала в Пресс-клубе на общую дискуссию про политику и сектор социального активизма.

Многие проблемы, которые решали на своем уровне НГО, нужно было решать на более высоком политическом уровне. Самое печальное, когда их активистам предлагали сотрудничать с политическими партиями, они говорили: «С беларусской оппозицией – никогда». То есть наша политическая репутация была невысока и среди других активистов.

И когда люди попали, например, в КС, или уже в эмиграции стали проявлять больше внимания к политическим процессам, они получили немало разочарования. Потому что хочется, чтобы все было нормально, а нормально не получается. Невозможно взять и выбросить весь диктаторский опыт. Многие люди, которые находятся в первой линейке, уже были участниками высоких кабинетов в Беларуси при Лукашенко. Я не говорю сейчас про Латушко, а про лидеров партий, которые вышли из разных уровней лукашенковской вертикали. Они свои привычки не меняют, менеджмент внутри этих партий ничем не отличается от того, что они привыкли делать до перехода на «светлую сторону».

Сейчас все время упоминают Тихановскую и Тихановского… Я встречала нелестные отзывы среди активистов, которые говорили: «Вы еще скажите, что Тихановский сделал что-то важное». Все будто тотально забыли, что вся история 2020 года началась с того, что Тихановский взял машину, поехал в регионы и стал давать людям микрофон. Это было лично участие и личное внимание. Я – создательница «Рудобельской показухи». Мы звоним чиновникам и задаем им разные вопросы. Когда мы были в Беларуси, эта работа была гораздо эффективнее. Заключалась она в непосредственном столкновении беларусской власти и беларусского общества, в налаживании мостов между этими двумя несоприкасающимися лагерями. И это работало.

Гласность в 2020 году работала. Тихановский давал людям площадку, и это психологически триггерило беларусское общество. Люди пошли за этим кайфовым чувством свободы, когда ты на что-то можешь влиять. Кстати, на нашем канале можно найти ролики двух успешных забастовок на территории Октябрьского района. Люди при поддержке СМИ и с четким пониманием, чего они хотят и как не хотят, отстояли свои права. Была забастовка в колхозе, когда люди стояли на улице и не шли ни кормить скот, ни вывозить трактора на поля. Первый раз отстояли на улице 16 часов. Их требования были удовлетворены, потому что они показали свое намерение.

Поэтому нужно учитывать в нашей работе психологические аспекты нашего общества. Аналитика тяжело дается большинству беларусов. Если спуститься на уровень, на котором работает НГО, и перенести запросы на уровень политиков, то думаю, мы сможем сдвинуться с мертвой точки. То есть это наша работа – связывать эти уровни, указывать на проблемы. Но пока мы скорее расходимся.

Екатерина Кузнецова: Видно, что многих зацепила мысль «мы не знаем даже друг друга». И оказалось, что она тесно связана с вопросами безопасности.

Предлагаю перейти к последнему блоку. Он про перспективы. Я бы оттолкнулась от замечания, которое сделала Валерия: о том, что опираться нужно на реальные нужды людей, которые выехали, а они теперь связаны не с Беларусью, а с проживанием в конкретных странах. Было также сделано замечание про роль старых диаспор – как пример людей, которые выехали давно, впитали новую культуру, могут передавать опыт, которого не было у беларусов внутри страны. Кажется, Леся, у вас прозвучала мысль про перераспределение статусов. Иногда говорят о «потере статуса» в связи с переездом. Но вы скорее говорили о перераспределении статусов, переструктуризации сектора, что в итоге дает новые возможности и может рассматриваться позитивно.

В связи с этим вопросы для обобщения: в чем самые большие вызовы и какие возможности вы видите для сохранения и развития беларусского гражданского общества? Сохранятся ли какие-то формы политического в наших диаспорах?

Роман Кисляк: Я бы пошел от обратного. В 2020 году у нас не было политических структур за рубежом, и это не дало возможности для маневра. Власть манипулировала, перекрывала информационные каналы, закрывала людей физически, потом кого-то выпускала. То, что часть политически активных людей изгнали (не всех, часть остались) – это, наверное, хорошо для формирования политического ядра в изгнании и будущей политики. Главное, чтобы внутри этого ядра люди не переругались. Его формирование дает надежду, что будет по-другому. То, что нас изгнали и мы формируем тут актив, – это уже большой плюс и для политической составляющей Беларуси, и для общественной. Когда мы говорим, что в Грузии беларусские организации – часть грузинского гражданского общества, это значит лишь то, что мы здесь территориально, но наши цели связаны с Беларусью. Конечно, иногда мы входим в грузинскую повестку. Например, в вопросах легализации беларусов. Но все остальное направлено либо на Беларусь, либо на беларусов. Гражданское общество осталось именно беларусским.

Большую надежду дает то, что происходит институциализация, появление структур – например, таких, как Объединенный переходный кабинет. Там идет ротация, меняются представители, представительницы, политики. Меняется Координационная Рада. Пока электоральная база очень низкая, и это вызов в условиях угроз и репрессий. Надо думать о других формах представительства. В «Голосе диаспоры» мы об этом думаем. Но тем не менее процессы институциализации идут – то есть объединение не только на уровне организаций, но и на уровне сетей, союзов, платформ, где мы уже можем решать задачи более высокого уровня.

Леся Пчёлка: Я думаю, не все связаны с родиной и с беларусами, которые там остались. Это становится все сложнее и сложнее. У нас мало информации о том, что внутри происходит. И чем больше проходит времени, тем меньше информации до нас доходит.

Эта проблема абсолютного разрушения и гражданского сектора, и организаций. Ничего подобного нет в соседних странах. Даже у Украины во время войны… Это важно проговаривать. Важно проговаривать, насколько важно нам сейчас быть активистами. По-моему, сейчас быть беларусом – это уже позиция. Называя себя беларусом или беларуской, ты можешь столкнуться с рядом ограничений в том месте, где ты находишься. И это уже активизм – просто говорить о себе и продвигать это через то, что ты делаешь, через качество твоей работы, подчеркивая, что она сделана беларуской.

Я считаю огромным преимуществом моей профессии то, что у меня есть возможность использовать визуальный язык как тот, что представляет информацию и интересы моей страны. Я разговариваю через современное искусство с обществом, создавая объекты, инсталляции. Мне не нужно проговаривать это на немецком языке.

Важное отличие от ситуации, которая была в Беларуси, – тогда мы были достаточно видимыми друг для друга и когда каждый примерно знал, кто чем занимается. Но у нас не было доступа к площадкам. Сейчас эта возможность есть. Но это и вызов: как мы можем налаживать коммуникацию между нами, поддержку ресурсами и доверием? Важно не забывать о том, что связь с родиной должна быть в балансе с поддержкой людей в эмиграции.

Ольга Паук: Благодарна за все ваши слова, потому что это расширяет мое понимание того, что происходит.
Самая большая моя боль и вызов – это то, что не хватает крупных креативных проактивных форматов участия. Например, когда были организованы сборы на нужды политзаключенных, это было свежо, ново и сработало, все включились. Это было хорошим примером объединения СМИ и разных инициатив, когда многие познакомились и поработали вместе. На стримы пригласили разных людей, каждый через свою площадку этот сбор рекламировал. По-моему, это был чудесный формат. И хотя креативных людей в окружении много, такие форматы почему-то встречаются редко. В этом году такой формат не будет проводиться из-за внутренних проблем: это и результаты сбора и распределения денег, и личные претензии… То есть наше неумение договариваться, отсутствие политической культуры мешает нам проявляться более креативно, более находчиво.

Еще одна проблема, с которой столкнулась и я. Когда начинаешь самостоятельно предлагать или организовывать широкие форматы для участия всех беларусов, то натыкаешься на некоторое противостояние от организаций, которые имеют больший вес. Тогда приходится бороться еще и с ними, и это очень печальная ситуация.

Думаю, это вызвано нехваткой ресурсов. Я не говорю про материальные ресурсы, а про ресурсы внимания, аудитории, легитимности. Нам кажется, что если влезет кто-то еще, то их станет меньше и кому-то не хватит. А на самом деле, если бы мы расслабились и каждый получил бы свое место под солнцем… Я всегда говорю, что каждый беларус имеет право на инициативу без искусственно созданных препонов. Тогда и легитимность, и ресурсы, и признание мы привлекали бы в намного большем объеме. К сожалению, мы все еще находимся на той стадии, когда рукотворно создаем себе проблемы, а потом их преодолеваем. Всем нам желаю расслабиться, увидеть друг в друге соратников и друзей и продолжать делать то, что мы умеем делать хорошо.

Даже то, что мы здесь собрались, говорит о том, что у нас уже есть свои собственные площадки и своя аудитория. То есть проблема, что мы друг друга не знаем, – это и точка роста. Я тоже приглашаю некоторых людей на свой канал. Кто-то отказывается, потому что мы «экстремисты», а у людей дома родственники. Но тем не менее в этом направлении можно и нужно работать: перекрещивать наши аудитории. Например, моя аудитория – это чиновники, люди из регионов, беларусы зарубежья и украинцы (они составляют около 20% аудитории). Зная это, можно распространять свою повестку, объяснять (в том числе, иностранцам), что такое Беларусь, кто такие беларусы, что мы тут делаем, почему мы уехали. Быть активистами за счет своего присутствия.

Валерия Хотина: По поводу беларусского сообщества и того, кто его часть, а кто нет. Это типичная реализация права на свободу ассоциаций. То есть если я хочу быть участником ассоциации беларусов за рубежом, то я просто заявляю об этом или просто говорю, что я беларус или беларуска. И становлюсь ее членом по факту. Живя в Беларуси, мы там как часть общества замкнуты, закрыты, нам никуда нельзя оттуда уйти, потому что у нас дома и семьи. Мы вынуждены как-то выживать или соглашаться на что-то. В случае с диаспорой получается наоборот. Право на свободу ассоциаций означает и право выйти из нее. С одной стороны, нужно об этом говорить как о минусе, но это одновременно и плюс. Потому что люди сегодня говорят: «Да, я хочу быть с вами, вы мне нравитесь», а завтра – «Вы мне не нравитесь». Люди такие, и нам это нужно принимать во внимание. Я думаю, если мы говорим про участие, свободу или желание участвовать в ассоциации (в данном случае, это беларусская диаспора), то нужно говорить и про выбор. Во-первых, выбор участвовать или нет, во-вторых, выбор сохранять идентичность.

И любой выбор чем-то мотивируется. Мне кажется, основной наш вызов – это каким образом мы можем поддерживать мотивацию людей, каждый в своей сфере. Это могут быть базовые потребности. Например, кто-то приехал и ему нужна помощь с легализацией, а кто-то – бывший заключенный, и ему нужен санаторий. Или вопрос безопасности. Людям хочется иметь хотя бы какие-то гарантии как мигрантам.

Принадлежность к группе всегда должна быть позитивно окрашенной. Я реально считаю, что эта группа классная, я хочу быть рядом с этими классными людьми, я хочу расширять ее. Это сильная мотивация, потому что люди часто приходят к тем, на кого они смотрят с восхищением, и тогда хотят присоединиться. Тут также есть вопрос самореализации. Многие идут в политику, общественные организации, чтобы получить доступ к площадкам, к образовательным возможностям, нетворкингу. Мы остаемся в движении в том числе из-за этого – ради ресурса, к которому раньше не было доступа. И мы должны предлагать такую форму принадлежности, какие-то возможности двигаться внутри сообщества. Еще у нас есть потребность выражать себя и получать опыт солидарности. Все это поддерживает нашу связь.

Слово «активизм» воспринимается как более интенсивная форма участия в политической жизни. Но в целом это про политику повседневной жизни. Мы стараемся донести людям, что их выбор конвертируется в то, каким будет будущее. Если ты выбираешь в чем-то не участвовать или не читать новости, ты передаешь возможность решать кому-то другому. Например, каким-то вооруженным людям. Выбор не делать – это политический выбор, и у него есть политические последствия. Важно это объяснять, и тогда политика повседневной жизни не будет казаться такой эфемерной идеей.

***

Праект «Пасля 2020: ад палітычнага поля да палітычнай супольнасці» з’яўляецца працягам праекта «Пятая рэспубліка» і накіраваны на садзейнічанне інфармаванаму і структураванаму дыялогу аб бягучых палітычных выкліках і аб будучыні Беларусі. Гэтае абмеркаванне асабліва актуальнае для беларускай дыяспары, якая сёння становіцца галоўнай пляцоўкай палітычных дыскусій аб фармаванні новай палітычнай рэальнасці.

Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции Reform.news.