«Я хочу чувствовать себя живым»: Алексей Кузьмич — о нашумевшей акции, заключении и шлак-искусстве

Так почему Алексей Кузьмич раскопал могилу именно Винсента ван Гога? Как художнику удалось избежать депортации в Беларусь? Был ли беларусский акционист готов  к жесткой реакции французских властей на свою акцию «Ренессанс»? Считает ли он свое действие на кладбище Овер-сюр-Уаз вандализмом? 

После освобождения из депортационного центра для иностранцев во Франции Алексей Кузьмич поговорил с обозревателем Reform.news о своих страхах, планах и творческой позиции.

«Думал, что меня отпустят на следующий день»

— Алексей, с освобождением вас. Как вы себя чувствуете после голодовки? Где вы сейчас? Что делаете?

— Вроде бы в норме. Сейчас нахожусь в Париже, в Центре Помпиду (Национальный центр искусства и культуры Жоржа Помпиду — Reform.news). Обычно я здесь работаю. Пока был в изоляторе, начал вести дневник. Хочу сделать из этой рукописи книгу под названием «В могиле с ван Гогом». Редактирую вот сейчас свои записи.

— Что будет в книге?

— Воспоминания, мои мысли, соображения. Разумеется, в ней будет сюжет, нарратив. Но в целом книга будет связана с акцией «Ренессанс», а точнее с тем, что произошло и происходит уже после нее по независящим от меня причинам.

— Вы были готовы, что на «Ренессанс», в процессе которой вы начнете раскапывать подножие могилы Винсента ван Гога, будет такая реакция? В частности, от французских властей? Что вы будете арестованы, помещены в депортационный центр для иностранцев? Над вами окажется угроза депортации в Беларусь?

— Признаться, думал, что будет как-то полегче. Меня задержат, но отпустят на следующий день. Как случалось раньше. Но в этот раз получилось все достаточно жестко. Я предполагал, что могут быть плохие варианты, что могут посадить, например, на месяц в тюрьму. Но это место [депортациионный центр для иностранцев — Reform.news] хуже тюрьмы. Французы говорят, что я побывал в одном из самых жестких мест Франции. Там находятся в основном те, у кого закончился срок действия документов. В заведении решается вопрос о депортации или получения новых документов.

Ребята, которые вместе со мной сидели, на 90% заключенные. И они говорили, что в тюрьме намного лучше, чем тут. В некоторых французских тюрьмах есть бассейны, много развлечений, а здесь все просто закатано в асфальт. Нет даже козырьков, чтобы спрятаться от солнца.

— Какие обвинения вам были выдвинуты? Хулиганство? Осквернение могилы? 

—  Осквернение могилы. В целом, французская пресса назвала меня вандалом, рецидивистом. Вспомнили мою акцию «Имитация», которую я совершил в 2021 году — тогда, мол, я попал в заголовки газет, сделал себе имя. В общем — эмигрант, рецидивист, вандал — так меня тут называют. Даже в Беларуси, несмотря на все ужасы, меня считают художником. А здесь — вандалом.

— Как думаете, почему?

— Пока не сложилось мнения на этот счет. Не могу его выразить. Еще рано.

— Сейчас во Франции вам уже ничего не угрожает?

— Сейчас уже нет. На днях был суд, на который в этот раз я решил не идти. Вместо него пошел в больницу и рассказал, что полиция в изоляторе проявила в мою сторону насилие. Меня ударили головой об пол, затащили в карцер как мешок с картошкой. Я просидел там несколько часов. Обращение было ужасное.

Причем я даже не понимаю, с чем это связано. Их жутко разозлило, что я начал голодовку, и они начали принимать радикальные меры. После моего визита в больницу судья уже постановил не возвращать меня обратно в изолятор.

В целом, судов было множество. Это был бесконечный бег по кругу. Один суд постановляет меня освободить. Но прокурор запрашивает апелляцию, и меня снова держат в депортационном центре. Новый суд. Адвокат подает апелляцию. На следующем суде меня решают освободить, но прокуроры вновь пытаются обжаловать решение. В какой-то момент я подумал, что мне отсюда не выбраться. Они будут бесконечно меня терроризировать, вгонять в долги с адвокатами. Слава Богу, что у адвокатов хватило терпения и сил вести мое дело. На каждом этапе они вкладывались по максимуму. Конечно, я рад что это закончилось.  

«Я не являюсь ни левым, ни правым»

— Алексей, в ваших соцсетях отмечалось, что вы объявили голодовку по причине бесчеловечного к себе отношения. Как к вам относились в центре?

— Все верно. В изоляторе с тобой обращаются как с животным. С одной стороны, к тебе обращаются «месье», с другой… Хочу здесь вспомнить, что не случайно слово «камуфляж» — французского происхождения. Во время Первой мировой войны художники стали использовать камуфляж для раскраски техники и амуниции бойцов. Собственно, этот «камуфляж» проявляется и в современном французском обществе: они тебе улыбаются, говорят, что это не тюрьма. Но это хуже тюрьмы. Они заявляют о правах человека, но обращаются с тобой, как со скотом. Они говорят о безопасности, но хотят подавить твою волю, свободу. Достаточно один раз соприкоснуться с такого рода заведениями, чтобы развеять все иллюзии на счет образцовой западной демократии.

Я уже упоминал о карцере, в который меня затащили насильно — тянули за руки, за ноги просто по асфальту. Делали это под камерами.

А у меня еще было неплохое положение — три адвоката, помощники, благодаря которым я мог вынести информацию о том, что происходит, за стены заведения. Но зная это, охрана все равно допускала насилие — значит понимали, что ничего за это им не будет.

— Если сейчас, Алексей, вот с этой временном точки оценивать вашу акцию, то как бы вы о ней рассказали? Ваш изначальный посыл был «разбудить художника». Сейчас, получается, акция затрагивает и отношение к эмигрантам, многие вещи. 

— Конечно, акция распространяется не только на символическое поле, которое художник закладывает изначально, но идет дальше. Все верно.

Художник уже давно амнистирован. Смерть художника, торжество зрителя, критика. Переворачивание и смещение акцентов, смыслов, вообще всего, что только можно — все это закладывалось. И то, что художественная акция выходит из поля чистого искусства и переходит на социальное, политическое поле, я в этом не вижу ничего плохого, как и ничего хорошего. Это просто данность. То, что эта акция продолжалась и продолжается столько времени, не значит, что я уйду от искусства в сторону активизма и начну «качать» права за мигрантов и соблюдать левую повестку.

Я не являюсь ни левым, ни правым, ни центристом, ни нигилистом. Я стараюсь наблюдать за всем этим, но не вовлекаться. И когда я говорю о том, что происходит со мной, это вовсе не значит, что я пытаюсь продвинуть свои или чьи-то интересы через события, которые произошли.

— Хорошо, давайте вернемся к акции. Не удержусь от одного из частых вопросов, который обсуждался: почему вы раскопали именно ван Гога?

— Честно скажу, что первоначально у меня была задумана другая акция — более радикальная. Но видно для нее еще не пришло время. А потом появились климатические активисты, и один из объектов, атакованных ими — была картина ван Гога. И после этого я обратил на него внимание. Сегодня, мне кажется, голландского художника знают все — его картины показывают из каждого «утюга», условно говоря, автопортрет ван Гога— на майках, на кружках, на ручках, Шнур про него поет… Но мало кто на самом деле понимает, кто он такой. А это совершенно другой художник, человек, чем его представляет массовый зритель. Плюс ко всему, у меня есть несколько личных историй, связанных с ван Гогом. Пока не хотелось бы их рассказывать, но они будут в моей книге. Да, я понимаю, что у кого-то могут возникнуть вопросы: почему вдруг беларус обратил внимание на ван Гога? Надеюсь, что в книге смогу развеять эти сомнения.

«Не считаю, что это был акт вандализма»

— Как вы готовились к акции «Ренессанс»?

— Как и ко всем своим акциям — долго, по несколько месяцев. По пунктам отрабатывалась каждая мелочь, деталь. Но вынужден признать, что многое в этой акции я упустил. Не очень хороший из меня менеджер, антикризисный управляющий.

— Что пошло не так?

— То, что заставил своих друзей и соратников нервничать, волноваться, проявлять излишнюю помощь. Я не думал, что попаду в бега с этими бесконечными судами и апелляциями. Это не входило в мои планы точно.

— Касательно непосредственно «действий вандализма». Были мнения, что Кузьмич не выкопал бы могилу ван Гога. Мол, вы предполагали, что придут стражи и вас остановят. Был какой-то план в этом направлении?

—  Конечно, в период подготовки я учитывал это: остановят/не остановят, придут/не придут. Но я не акцентировал на этом свое внимание. Если бы полиция не пришла, я бы точно также провел акцию, как если бы она пришла. Это не имеет значения.

— То есть, у вас был план Б?

— Да. Но я не буду его раскрывать. В акционизме сценарий предусматривается, но он не так важен, как, скажем, в перформансе. Перфоманс обычно (но не всегда) проходит в галерее, где ты его можешь контролировать (хоть и не всегда), но акция всегда совершается именно в публичном месте, в некой зоне табу, и все может пойти не по сценарию с самого начала. Поэтому сценарий есть, но он не столь значим.

— В вашем случае табу — это зона кладбища. Очень многих людей возмутило, что вы раскапываете могилу, обращаетесь к мертвым, которые не могут себя защитить. Возникла просто волна «хейта» в вашу сторону в связи с этим. Как вы для себя определяете «вандализм»?

— То, что возникла волна хейта — тем лучше. Значит я нашел мертвых, которые не понимали, что они мертвы, и строили из себя живых.

И я не считаю, что в моем случае это был акт вандализма. Если бы я пришел с кувалдой, разрушил памятник, или принес бензопилу и этой бензопилой срезал плющ на могиле ван Гога — это был бы вандализм. Но я сделал подкоп под этим плющом, рядом с могилой. После меня пришли работники кладбища, закинули землю на место, и через десять минут все выглядело так же, как до моего прихода.

И в то же время я создал мощный художественный образ, который всех зацепил. Кто-то меня ненавидит, кто-то любит, но равнодушных, как я понимаю, мало. Этим и измеряется успех акции. Акция не должна быть каким-то красивым аленьким цветочком, условно говоря. Акционизм работает на другом поле. Моя работа — это вторгнуться в пространство, разорвать привычный регламент, типичное течение бетона, всколыхнуть общество. И это на мой взгляд удалось.

Условно говоря, я свою работу вижу так. Есть бетонная дорога — некий регламент, через которую пробивается зеленый росток — акт творчества. Я не строю иллюзий, я понимаю, что этот росток будет срезан моментально. Но мне интересен процесс, не результат. Я не хочу вырасти, условно говоря, дубом из этого бетона, потому что, если это произойдет — этот дуб возьмут в ограждение, сделают новый регламент. Образ травы мне ближе. Потому то трава пробьется там, пробьется здесь, мне кажется, что это сильнее, чем единичный дуб.

— Если это не было вандализмом, почему полиция обвинила вас в этом?

— Я, конечно, сделал ошибку, что разговаривал с ними. Потому что мои слова были потом выдернуты из контекста и преподнесены иначе в суде. Например, в жандармерии меня спросили про акцию «Имитация» 2021 года. (Напомним, что в ней беларусский акционист с коктейлем Молокова (в бутылке было молоко) пытался забраться на ограду Елисейского дворца — Reform.news). Я рассказывал полиции, что эмигрировал из Беларуси, у нас случилась революция и я этот образ принес во Францию, на родину революции. В результате мои слова были преподнесены иначе — будто бы я собирался совершить революцию во Франции. Что называется, трактованы «в лоб», в таком популистском ключе. С описанием моих действий на кладбище вышло то же самое.

«Меня хотели депортировать именно в Беларусь»

— Алексей, какой у вас сейчас статус во Франции? Вам нужно уехать, остаться? 

— Мне нужно уехать из Франции. Я освобожден условно — каждый день прихожу в полицейский участок и отмечаюсь. Паспорт сейчас у властей, мне документ привезут прямо в аэропорт. Я нахожусь здесь по польской визе, поэтому возникли все эти вопросы. В ближайшее время я должен выехать в Польшу. Меня туда депортируют, что называется, добровольно-принудительно. Но моим адвокатам удалось снять запрет на нахождение в Европейском союзе, поэтому я планирую вернуться в Париж.

— То есть, вы пошли на акцию с польской визой?

— Понимаю, что это выглядит легкомысленно, но получается, что да, мне искусство было важнее. Я планировал заняться документами, но уже после «Ренессанса». Из-за этого и получилось то, что получилось, но минусы нужно обращать в плюсы. В итоге книга получилась, где бы я еще такой опыт приобрел.

— Угроза депортации в Беларусь, о которой писала ваша команда, была реальной?

— Абсолютно. Одно из решений прокурора было аннулировать мое пребывание в Евросоюзе и депортировать в Беларусь. Хоть первоначально меня планировали депортировать в другие страны, но после очередного суда, возникла угроза отправки именно в Беларусь. Есть документ с упоминанием страны. Признаться, когда я услышал это, был шокирован. Думал, ну, депортируют на крайний случай в Турцию. Но меня хотели отправить именно в Беларусь. Хоть и знали, что там опасно. Но спрашивали: а какие доказательства?

Хочу поблагодарить своих адвокатов, которые аннулировали все эти угрозы. Я могу оставаться в ЕС. Но все равно на 100% нельзя быть ни в чем уверенным, потому что посмотрев как работает французская бюрократия, мало поводов для радости. Буду делать документы, без них риск попасть в неприятности очень велик. Тем более с моей работой.

— Какой аргумент сыграл в вашу пользу? Что помогло вам выйти?

— Во Франции у меня есть девушка. Ее участие сыграло свою роль. Хоть на вопрос полиции «женат» ли я, ответил «нет», потому что мы находимся не в зарегистрированных отношениях. Не женаты. И мой ответ потом вылился во множество проблем. В суде это расценили, что у меня нет никакой привязки к стране. Моей девушке пришлось после доказывать, что у нас есть отношения, приносить фотографии, переписки. 

Также сработали письма различных правозащитных организаций, поддержка беларусского художественного сообщества. Адвокаты подготовили все документы — это огромная работа. Голодовка — думаю, была косвенной, не главной причиной моего освобождения. 

«Я понимаю, что мое искусство ничего не стоит»

— Алексей, Reform.news спросил мнения представителей художественного сообщества касательно вашей акции. Художник, акционист Михаил Гулин с уважением относится к вашей акции «Верую», которую вы сделали в Беларуси. Напомню, что вы тогда вышли против ряда силовиков во время подавления протестов в Минске. Но он считает, что повторить нечто подобное по своему напряжению, стечению обстоятельств слишком сложно. И вы сейчас заряжены «высоким градусом» той работы, пытаетесь держать планку, и даже ее повысить после той акции. Но сделать это будет достаточно сложно. Его слова верны — и здесь достаточно вспомнить вашу поездку в Беларусь — акцию «Транзит». Всегда ли риск оправдан в искусстве, на ваш взгляд? 

— Честно скажу — не знаю ответа на этот вопрос. Напомню, что о своей поездке в Беларусь и акции «Транзит» я уже написал книгу «Транзитный дневник»— скоро она должна выйти в издательстве «Логвінаў». Также у меня есть книга «Имитация» об акции во Франции (и шире — этот образ распространяю на современный мир). В этих книгах, как и в новой, я пытаюсь ответить на подобного рода вопросы, но до конца осознать, почему я этим занимаюсь, пока не могу.

Кто-то может сказать, что я ищу хайпа, и какая-то доля критического мнения может оказаться правдой, потому что эго человека никто не исключает. Но, наверное, искать хайп можно более продуктивными и безопасными способами. В TikTok, там, в носу поковыряться, не знаю…

Если бы я искал хайп, то занимался бы не такого рода маргинальным искусством. Хочу верить, что нахожусь ближе к андеграунду, чем к мейнстриму. Скорее для меня это игра, которую я вспомнил из детства. И благодаря которой я могу позволить себе почувствовать себя живым. 

Ведь в этом мире регламент уже заменил живого человека на мертвого, но он этого еще не понял. Людей упаковали в «пленку», где уже ни воздуха, ничего. И кажется, что там что-то движется, но это мнимое движение. А акционизм — это искусство действия. Как я называю его SLAG art — self live action game art. То есть, я использую свою жизнь, обстоятельства вокруг нее, чтобы потом сложить их в игру. Пусть эта страшная игра, пусть больно и неприятно, но эта игра, повторюсь, позволяет мне чувствовать себя живым. 

Хочу подчеркнуть, что это не героический подход. Я не Марина Абрамович, не Тейчин Сье, не Чжань Хуань. Не приверженец  американского акционизма, венского, когда художники серьезно относились к своей жизни, относились как к произведению искусства. Я понимаю, что мое искусство ничего не стоит. Это шлак, «залипуха». Не может быть использовано, переработано в пользу. Но в то же время для меня непонятно, как после Малевича, Дюшана, концептуалистов сегодня можно серьезно относится к созданию нового искусства, рвать горло манифестами?! С тем набором идеологий, концепций, которых сейчас переизбыток в мире — с этим теперь можно только играть. Ведь каждый утверждает, что он прав. Верить Марксу или не верить, скажем? Верить современным демократиям или нет? Американской демократии? Европейской? Я предпочитаю играть с этими всеми догмами, идеологиями и нарративами.

— Все это будет в вашей новой книге?

— Там будет много всего. Но печальная новость, что в книге много будет места отведено и еде. Поскольку я начал голодовку в изоляторе, отказался от еды, а она, надо отметить, там хорошая, лучше, думаю, чем в каком-нибудь беларусском санатории, то находил утешение в воспоминаниях о еде. Я ей грезил. И эти мысли доставляли мне большое удовольствие. Я принялся составлять списки, в которых фиксировал где и что я ел, как и при каких обстоятельствах. Но еда, разумеется, в книге будет не только «едой», а своего рода метафорой.

Сейчас я потихоньку начинаю возвращаться к обычной жизни.

Поддержать Алексей Кузьмича можно тут.

Падпісвайцеся на культурныя навіны Reform.news у Telegram