Джессика Людвиг: Перемены в Беларуси произойдут, и, думаю, это будут ненасильственные перемены

Что такое «острая сила», как работает союз диктаторов, кому выгодно, чтобы демократические страны оставались нейтральными в международной политике, и почему ненасильственная смена власти скорее приводит к демократии. Об этом наш коллега Александр Отрощенков поговорил с американской эксперткой Джессикой Людвиг. Видят ли на Западе Беларусь агрессором, распадется ли Россия и какой будет Восточная Европа через 20 лет — читайте в большом интервью на Reform.by.

Джессика Людвиг – директор Центра свободы и демократии при Институте Джорджа Буша, где отвечает за развитие демократических и антикоррупционных механизмов в разных странах мира. Ранее была старшим программным сотрудником аналитической и исследовательской секции Национального фонда развития демократии (NED). Как исследователь занимается изучением противостояния демократических и антилиберальных ценностей в глобализованном мире, специализируется на деятельности России и Китая в Латинской Америке. Автор многочисленных публикаций во влиятельных изданиях Foreign Affairs, Foreign Policy, Global Americans, Journal of Democracy. Написала две книги в соавторстве с Кристофером Уокером – «Острая сила: рост авторитарного влияния» и «Ответ на острую силу: слабость и преимущества открытых обществ».

— Вы были одной из тех, кто забил тревогу по поводу того, что «острая сила» (sharp power), которая была основным фактором международной политики раньше, снова становится актуальной. Этот процесс занял не один год. Почему, вы думаете, западные демократии не были к этому готовы?

— Действительно, возвращение «острой силы» застало врасплох многие западные демократии. Потому что они спокойно жили во взаимосвязанном мире и имели вполне естественные — после окончания Холодной войны – ожидания, что такой глобализованный мир будет способствовать перетеканию идей свободных обществ в более закрытые общества. В этой логике идея открытого общества смотрелась более естественной. Тем более, что во время той самой Холодной войны мы видели стремление закрытых обществ, которые оказались за «железным занавесом» – к свободе. Еще одна проблема с «острой силой» в том, что она использовала многие формы воздействия на демократические общества, которые выглядели как мягкая сила, но навязывали демократическим странам антилиберальные ценности. То есть это перетекание идей было взаимным. Оно происходило через медиа, через работу аналитических центров, через культурный обмен… Развитие цифровых технологий способствовало этому взаимопроникновению. Конечно же, это влияло на разные стороны общественной жизни в открытых обществах, где традиционно органически существует множество разных акторов, которые участвуют в генерации идей, продуктов, технологий, социальных проектов… В закрытых обществах, где всё контролируется сверху донизу, такие вещи инструментализуются государством, узкой политической группой или даже одним человеком для установления неограниченного контроля в своей системе, а также даёт ему в руки возможность создания зачастую совершенно неожиданных каналов влияния на демократические общества.

— Существует своеобразный пул антидемократических режимов. Они выглядят очень мотивированными в своём стремлении уничтожить западные цивилизации. Но между ними также есть серьёзные противоречия. Как вы относитесь к возможности формирования антидемократической оси или коалиции в какой-то форме?

— Я не знаю, будет ли такой союз заключен формально, но органически, де-факто это уже происходит. Есть естественное совпадение интересов авторитарных режимов в этом направлении. В конце концов, лидеры этих режимов больше всего озабочены тем, чтобы сохранить власть, и они сделают для этого всё. У них нет какой-то системы ценностей, которая важнее самой власти и того, ради чего они готовы были бы от неё отказаться. Например, мы видим это в Латинской Америке, где слились интересы России, Ирана, Венесуэлы и Кубы. На все эти страны наложены санкции, они в значительной степени исключены из международной торговли, и тут они помогают друг другу находить способы «отмывания» нефти, золотовалютных резервов, получать доступ к товарам и услугам… Поэтому, действительно, я вижу опасность создания таких альтернативных пространств посредством сотрудничества автократий. Конечно же, у этих режимов есть и точки, в которых они противостоят друг другу. Например, в Европе у России и Китая уже на протяжении долгого времени кардинально противоположные цели, средства их достижения и способы вовлечения, но, где выгодно, они находят общий язык. Так, с началом полномасштабного вторжения в Украину, возможно, ненадолго, но некий новый импульс получила, как они говорят, «особая дружба» между Китаем и Россией.

— Они бы хотели и Индию видеть в этой оси. Это возможно?

— Ну, пока Индия – самая большая демократия в мире. И я надеюсь, так и останется. У Индии много противоречий с Китаем. Существует много давних вопросов вдоль их длинной совместной границы, много пунктов соперничества, которые естественны для двух больших игроков на глобальной арене… Я думаю, Индия выберет путь сотрудничества с демократическими партнёрами. По крайней мере, выглядит, что её граждане пока хотят именно этого.

— Каковы истинные цели России, Китая и других несвободных режимов в Латинской Америке, Африке? Они будут опираться на эти регионы или просто ищут там возможности противостоять демократиям?

— Россия и Китай имеют разные цели в зависимости от региона. Но что всегда их объединяет — их общий интерес состоит в том, чтобы демократические страны в каждом из регионов оставались нейтральными в геополитических вопросах и во всех вопросах международной политики, где существует контекст конкуренции идей, ценностей. И Китай, и Россия пытаются влиять на мировой порядок как через формальные, так и через неформальные механизмы. Многие из них берут начало еще в Холодной войне и даже до её начала. В целом их интерес состоит в том, чтобы страны в Южном полушарии нашей планеты не говорили о демократии, не выступали в её защиту, не вступали в союзы демократических стран. Этого они добиваются всеми возможными путями. Россия традиционно пытается пакостить и создавать проблемы не только своим ближайшим соседям, но и дальним соседям и совсем далёким странам.

В Латинской Америке они пытаются сохранить военное присутствие или хотя бы разведывательные службы, где только удаётся. Конечно, наиболее заметно это на Кубе, в Венесуэле и Никарагуа. Никарагуа недавно возобновил соглашение, позволяющее российское военное присутствие. Это, в основном, самое базовое сотрудничество низового уровня: тренировки, обмены, какие-то небольшие мероприятия под видом противодействия наркотрафику. Вряд ли они способны на то, чтобы начать какую-то заметную военную кампанию в одной из этих стран, учитывая, сколько войск они вынуждены сейчас отправлять в Украину. Но они пытаются при каждом удобном случае уколоть США. Им хочется внимания, и Путин пытается его привлечь путём военного присутствия. Он пытался устанавливать контакты и с демократическими странами. Буквально за три недели до нападения России на Украину в Москву летал президент Аргентины Альберто Фернандес. И в Пекин, кстати, тоже.

Китай же действует путем диверсификации экономических интересов. Это, с одной стороны, поиск новых рынков, но и позиционирование себя мировой сверхдержавой. Нужно уточнить, что когда я говорю «Китай», я имею в виду именно руководство компартии Китая. Совершенно не обязательно это в интересах остального китайского народа. Потому что китайская компартия хочет построить глобальный порядок, который будет безопасен для неё лишь для того, чтобы продолжить бесконтрольно править народом Китая, сохраняя все жесткие репрессивные методы, затыкая рот критикам, осуждая все другие системы и препятствуя критике их собственной. Мишель Бачелет, которая в последний день августа покинула пост спецдокладчика ООН по правам человека, лишь за 17 минут до окончания своих полномочий смогла опубликовать долгожданный доклад о нарушениях прав уйгуров. То, что этот доклад долго не мог выйти, демонстрирует, насколько сильно Китай хочет утаить происходящее от международного сообщества. Они осознают тяжесть того, что они сделали, и знают, с каким уровнем критики они столкнутся за репрессии такой жестокости в стремлении стереть с лица земли культуру, и по сути, саму эту народность.

— Вы говорите о стремлении удержать власть. Но какую роль в этом играет идеология?

— Конечно, силу идеологии не стоит недооценивать. Хотя в плане идеологии и Россия, и Китай демонстрируют гибкость и достаточно легко меняют её форму ради достижения нужных целей. Зачастую очень забавно наблюдать за тем, как и к кому Владимир Путин аппелирует в разных странах. Например, во многих странах Европы он продвигает российский национализм с вплетением элементов консервативных ценностей, религиозных настроений, традиционализма. Чтобы под этим ни понималось, но это находит отклик среди людей крайне правых взглядов. Такие люди находятся и в Америке. А если, в то же время, посмотреть на Латинскую Америку, то там он обращается к людям крайне левых взглядов. Потому что на этом рынке российский режим себя продаёт как альтернативного мирового игрока, который способен устранить американское присутствие в этом регионе, играя на недовольстве тем, какие цели там пытаются достичь Соединенные Штаты. Сравнение двух этих подходов демонстрирует, насколько гибкой может быть их идеология.

Китайская коммунистическая партия очень много инвестировала в развитие своей дипломатии, которая существенно модифицирует свои месседжи, обращенные к разным странам. Например, обращаясь к иранскому руководству, они будут говорить, что Китай – это древняя цивилизация, и о том, что две древние империи имеют много точек соприкосновения и общность взглядов. То же самое в случае с Перу – будут апелляции к Империи инков. Но в других случаях они позиционируют себя как альтернативную модель, доказывая, что их максимальная централизация – самая эффективная форма организации жизни и достижения целей, тогда как в демократических странах процесс принятия решений выглядит хаотическим, политические споры и конфликты происходят публично… Это представляется некой слабостью и несовершенством, хотя лично мне кажется, что эта хаотическая часть демократии, напротив, придаёт ей определенную красоту. Когда люди в любой момент могут выйти на улицу и выразить недовольство, напрямую обратиться к своим представителям или местным лидерам – это очень важное средство связи, благодаря которому правительство отвечает на нужды людей или хотя бы даёт разъяснения по поводу их запроса. В авторитарных системах, где всё контролируется сверху донизу, этого элемента нет.

— В условиях, когда демократический мир сделал ставку на мягкую силу, странам, которые оказались в пограничном состоянии, но стремились к демократии, долгое время оставалось уповать лишь на методы ненасильственного сопротивления. Какие-то радикальные группы неизбежно маргинализировались и не имели шансов получить поддержку. На фоне того, что сегодня происходит в Украине, само словосочетание «ненасильственное сопротивление» вызывает грустную ухмылку. Идеология ненасильственного сопротивления мертва?

— Я не думаю, что она мертва. В основе ненасильственного сопротивления лежит уважение к своим согражданам, желание жить в свободном мирном обществе. Достаточно сложно представить, чтобы вы убедили людей и создали такое общество агрессивными методами. Беларусы в 2020 году продемонстрировали всему миру это стремление. И желание добиться мирных перемен в своей стране – это совершенно естественное желание, которое мы наблюдаем в разных странах, и мы будем поддерживать по всему миру. Конечно же, ситуация в Украине совершенно другая и требует других методов.

История знает разные формы того, как разные страны трансформировались от диктаторских, репрессивных, авторитарных режимов во что-то другое, а в идеале – в демократию. Изучение всех этих трансформаций однозначно говорит о том, что там, где смена власти была насильственной, демократизация занимала гораздо больше времени и была связана с гораздо большими трудностями, чем в случае мирных перемен. В долгосрочной перспективе такие страны далеко не всегда сохраняют демократическое правление. Потому что речь ведь идёт о построении эффективного государственного аппарата, а не только о том, чтобы кого-то оттуда выбросить. И речь не только о людях, которые имеют способность к управлению и необходимые компетенции, но в первую очередь о тех, кто может управлять при поддержке и доверии своих сограждан, отвечает на их потребности и наполняет политику реальным содержанием и смыслом. Это долгосрочная и очень непростая для любого общества задача. А если перемены – пусть и позитивные, произошли путем насилия, решить её становится намного сложнее, а зачастую – просто невозможно.

Говоря о Беларуси, которая через столько прошла два года назад и где до сих пор продолжаются массовые репрессии, можно сказать, что эта история не закончена. И не только для самих беларусов, для которых эти события стали важной частью создания общества, но и для международного сообщества, которое помнит о политзаключенных и других, кто пострадал за свободу своей страны и своих сограждан. Эти идеи уже рождены, они вошли в умы и сердца людей. Загнать их назад уже не получится. А это значит, что обязательно будет новый катаклинальный момент, когда все осознают, что это система больше не нужна, и люди хотят быть свободными. Мы видим, что этот процесс идёт, а сознание людей меняется, несмотря на десятилетия жизни в условиях авторитарного репрессивного режима. Этот процесс не остановится. То, что произошло в 2020 году, было лишь его частью. К тому же в Беларуси сильное гражданское общество, которое все эти годы эффективно работало, несмотря на тяжелейшие условия, а сегодня продолжает работу, находясь в изгнании. Сейчас многие подавлены и растеряны, но я оптимистично настроена по отношению к Беларуси. Перемены там произойдут, и, думаю, это будут ненасильственные перемены.

— Не был ли 2020 год в Беларуси актом подготовки к войне в Украине? Ведь без подавления мирных протестов, уничтожения гражданского общества и СМИ вторжение в такой форме было бы невозможным?

— Я думаю, это абсолютно возможно. Безусловно, сохранение режима Лукашенко было ключевым сопутствующим фактором путинского полномасштабного вторжения в Украину. Когда Лукашенко обратился к Путину за поддержкой в 2020-м, он заключил сделку с дьяволом. Отдал ему беларусский суверенитет и национальные интересы на откуп политическим и имперским амбициям Владимира Путина. Естественно, это включало и возможность использования беларусской территории российскими военными. Я не знаю, было ли это основной стартовой точкой. Ведь и до 2020 года Владимир Путин не был миролюбивым человеком. Мы отлично знаем о том, на что распространяются его амбиции. Но, в любом случае, это стало ключевой точкой, которая создала России гораздо лучшую рамку для полномасштабного нападения на Украину.

— А что касается западного мира? Выдержит ли он нынешнее напряжение и сохранит ли приверженность демократическим ценностям. Мы видим, что всё больше и больше людей сомневаются, стоит ли поддержка Украины дорогого газа…

— Действительно, многие западные демократии сегодня пытаются устоять перед искушениями популистских политиков. Мы видим, что всё больше появляется политиков, которые говорят: «Я о вас позабочусь, я самостоятельно решу все ваши проблемы…» Многие из таких лидеров находятся на политической сцене достаточно долго, и они имеют возможность экспериментировать со слоганами и смотреть, какие из них работают лучше. Недавно в издании Journal of Democracy была опубликована прекрасная статья Кил Лэйн Шэппел (Kim Lane Scheppele) о том, что происходит в Венгрии, и как Виктору Орбану удаётся оставаться во власти так долго. Он, по сути, просто тестировал разные месседжи на населении. И так со временем оказался в этом националистическом популизме и ксенофобском варварстве. Выступал на разных площадках, в разных медиа и митингах и смотрел, что срезонирует. Конечно, обществам, журналистам и политикам нужно быть бдительными и следить не только за тем, что политик говорит в данный момент, но и за тем, что он говорил в прошлом.

Такие искушения есть и в Соединенных Штатах. Ответ на вопрос, сможем ли мы это преодолеть, лежит в будущем. Пока никто не может уверенно на него ответить. Думаю, гражданам наших стран стоит начать задавать трудные вопросы, причем, прежде всего себе. И первый из этих вопросов должен быть о том, в какие ценности они верят. Я принуждаю себя быть оптимисткой в этом вопросе и считаю, что в конце концов мы сохраним приверженность демократическим институтам, процессам и сохраним уважение к правилам, по которым мы согласились жить.

— В чем причина возросшей агрессивности России? Не было ли это ответом на Зеленую политику, которая оставила бы Россию без сверхдоходов от экспорта энергоносителей?

— Я думаю, основная причина повышения уровня агрессии со стороны России в целом и эскалации в Украине в частности состоит в том, что международное сообщество это позволило. Оно не реагировало должным образом на проявления агрессии в прошлом. На данный момент в портфолио Владимира Путина уже длинный список развязанных вооруженных конфликтов – где он это делал скрытно или открыто. Только за последние 10 лет, с момента его возвращения на пост президента, произошло вторжение в Украину 2014 года, вмешательство России в конфликт в Сирии. До этого было вторжение в Грузию, первая и вторая Чеченские войны, где российские военные совершали немыслимые преступления, которые так и не получили международного осуждения. Он долгое время проверял, где находятся границы терпения и как далеко он сможет зайти. За это время он выучил урок, что международное сообщество не склонно к жестким шагам и принятию таких мер, которые были бы достойны внимания Владимира Путина и вынудили бы его действовать с оглядкой на остальной мир.

— И всё же, какое будущее ждало бы Россию без этой войны? Тихая стагнация? Может быть, это решение уйти, громко хлопнув дверью?

— Я думаю, Владимир Путин заинтересован исключительно в том, чтобы сохранить власть. А такое мышление неизбежно провоцирует сужение горизонта планирования, мешает смотреть в будущее и снимает вопрос о том, какую цену придётся заплатить за это всему народу и всей стране. Я не знаю, как выглядит будущее России, но очевидно, что в России есть много людей, которые не удовлетворены положением вещей и хотели бы видеть создание совершенно иной системы. Совсем в незавидной ситуации находятся те, кто не хочет этой войны. Глядя на репрессивную машину, построенную Владимиром Путиным, мы видим, что он настроен делать ужасные вещи со своими политическими оппонентами. При этом мы видим решительность этих людей, у которых есть своё видение будущего этой страны и цену, которую за это платят Алексей Навальный или Владимир Кара-Мурза. Я уверена, что их время придёт.

— Владимир Путин не оставляет попыток разрушить единство Запада. Сохранит ли Запад стремление помогать Украине?

— Мне бы очень этого хотелось, но, к сожалению, пока в этом нет полной уверенности. У разных демократических обществ разный уровень мотивации, настойчивости и устойчивости. Чем дольше мы сможем сохранять трансатлантическое единство и энергию, необходимую для поддержки Украины, тем более вероятно, что удастся построить систему, которая сама будет себя подпитывать и заряжать её субъектов уверенностью и инициативой. Украинское руководство также понимает, что его успехи, победы украинской армии и Украины как страны в целом – очень важный элемент устойчивости этой поддержки. И они – государство, армия, украинское общество — демонстрируют не только решимость защищать свою страну, но и эти очень важные успехи. Это важно и пока это работает, но нужно понимать, что международный консенсус по поводу поддержки Украины – это не что-то само собой разумеющееся, и нельзя быть уверенными, что он будет всегда. Очень трудно сказать, сколько он продержится.

— Если трудно, то давайте я еще больше усложню. Готов ли будет Запад принять поражение России, если к этому придёт? Ведь после поражения советской империи в Холодной войне Запад многое сделал для того, чтобы Россия не развалилась на части. Будут ли сегодня иначе действовать западные элиты, которые значительно больше взаимосвязаны с российскими, чем в то время – с советскими?

— Сейчас происходит битва идей по поводу того, стоит ли сдать назад из-за страха того, что может произойти с Россией в будущем. На эту тему идут дискуссии. Это действительно серьёзная тема. Запад вынужден всерьёз относиться к теме ядерного оружия. Но эти опасения не должны затмевать разум. Страх – очень плохой попутчик тогда, когда нужно мыслить стратегически и выстраивать внешнюю политику. Существуют, конечно, черные сценарии, но обсуждаются и другие, которые также вероятны. Это очень тяжелая тема. Она гораздо сложнее, чем вопрос поддержки Украины. Потому что в украинском случае народ этой страны десятилетиями демонстрировал приверженность демократическим ценностям, демонстрировал, что он хочет быть частью Европы, хочет быть частью трансатлантического и глобального сообщества, хочет улучшать свою собственную страну, бороться с системой коррупции. Несмотря на то, что система защищалась, пыталась установить автократический режим, разлагала страну и государство, высасывая из неё ресурсы, общество продолжало делать своё дело и двигать страну в верном направлении. Учитывая столь высокий уровень мотивации Украины, мы можем поддерживать Украину и быть уверенными в том, что мы об этом не пожалеем.

Мы видим такие сигналы и из Беларуси. Мы видели демонстрацию устремлений беларусского народа в 2020 году, и мы видим, что даже сегодня, несмотря на немыслимый уровень репрессий, происходят акты сопротивления. От России, российского общества таких сигналов нет. Конечно, это можно объяснить тем, что российское общество живёт под очень жестким контролем. Не упрощает понимание и клептократическое руководство, которое достаточно глубоко проникло в мировую финансовую систему. К сожалению, оно может и оно влияет на людей, принимающих решения, коррумпировать механизмы принятия решений, международные организации. Это очень опасно с учетом того, какой уровень агрессии демонстрирует этот режим. Пока они не применяют ядерное оружие, но уже начали очень опасные игры с атомными электростанциями. И это повышает вероятность самых черных сценариев. И всё чётче ставит перед Западом вопрос о том, а не началась ли реализация этого самого черного сценария в тот момент, когда в России был установлен нынешний режим. Потому что теперь понятно, что любой другой был бы лучше, и при любом другом реализуемые сценарии были бы значительно более солнечными. Это понимание также существенно влияет на борьбу идей о будущем России.

— Если в одном из сценариев начнётся национально-освободительное движение в Республике Саха, Калмыкии, Бурятии или Татарстане, такие движения будут признаны Западом, или это будет повторение чеченской истории, когда за 15 лет войны эту страну не признало ни одно государство мира?

— Это будет зависеть от очень многих факторов. Среди прочего – от способов, которыми различные группы будут выражать свои настроения. Как мы уже обсуждали ранее, насильственные методы далеко не всегда приводят к положительному результату и установлению лучшего или даже просто иного режима, чем он был до этого. Думаю, больше возможностей будет у тех лидеров, которые будут строить свою политику в долгосрочной перспективе, в логике институционального конструктивного процесса. Хотя, конечно, очень многое будет зависеть от каждого отдельного случая, специфики региона. Однозначно ответить на этот вопрос очень сложно.

— Беларусь на Западе воспринимается как жертва или как агрессор?

— Есть четкое понимание, что режим Лукашенко не представляет население Беларуси. Конечно, есть часть народа, которая участвует в репрессиях. Но мы видели, что народ этого не поддерживает. Даже часть силовиков отказалась либо выступила против. Безусловно, население Беларуси является жертвой, а режим Лукашенко – агрессором. Беларусь – не единственная страна, которая находится в такой ситуации. В Венесуэле тоже есть лидер, которого избрали, но страну, силовой аппарат и армию по-прежнему контролирует нелегитимный лидер. Это, безусловно, является препятствием для реализации воли народов таких стран, и такие нелегитимные лидеры могут делать то, что совершенно противоречит воле народов. Например, участвовать в агрессии против соседей. Мы должны иметь в виду стремления этих народов.

— Принял ли Запад существующую де-факто ситуацию, когда Беларусь в лице Лукашенко отказалась от значительной части суверенитета и он сделал страну по сути частью России? Будет ли Запад рассматривать Беларусь как отдельную страну в будущем?

— Режим Лукашенко – классический марионеточный режим. Заметьте, я говорю «марионеточный режим», а не «марионеточная страна». Когда Владимир Путин проиграет эту войну, это создаст окно возможностей и приведет к открытию Беларуси. Путин будет занят удержанием своей власти и своих силовиков под контролем, и его возможности по поддержанию режима Лукашенко будут существенно ослаблены. А собственные ресурсы Лукашенко крайне ограничены. В целом, при условии сценария победы Украины, ситуация по периметру России во всех странах, где она сеяла нестабильность и поддерживала странные режимы, будет стремиться к оздоровлению. Это историческая тенденция. Свободная Беларусь станет приятным «бонусом» к победе Украины в этой войне.

— Какой будет Восточная Европа через 20 лет?

-Я думаю, через 20 лет слово «Восточная» будет играть меньшую роль в названии этого региона, и он станет просто Европой. Уйдёт в прошлое нынешний статус, когда этот регион находится между двумя силами, и его будущее подвергается сомнению, что накладывает существенные ограничения на возможности развития, затрудняет строительство и развитие демократических институтов. Это во многом определило тот факт, что далеко не все страны Восточной Европы написали свою историю успеха, и то, что перед многими из них стоят сейчас серьёзные вызовы. Но все эти страны и их народы доказали, что они стремятся к свободе, независимости и демократии, что они стремятся в Европу и хотят быть европейцами.

Несмотря на многие различия и противоречия, эти страны могут говорить единым голосом, и этот голос слышен даже в таких тяжелых ситуациях, в которых сейчас находятся Украина или Беларусь. Победа Украины полностью переформатирует ландшафт региона и серьезно ограничит возможности России препятствовать устремлениям народов, которые живут в этом регионе. Она нанесет сокрушительный удар по концепции «сфер влияния», на которой настаивает Россия. Тот факт, что вы живёте рядом с большой страной, которая претендует или хочет претендовать на то, чтобы быть империей или сверхдержавой, больше не будет означать, что вы обязательно должны в этом участвовать. Через 20 лет, а на самом деле – намного раньше — Восточная Европа больше не будет находиться в чьей-то «сфере влияния», а сможет самостоятельно формулировать видение своего будущего, своих интересов и своей мечты.