«То место, которое принадлежит исключительно нам самим»: Ольга Бубич — о новой фотокниге, праве на память и парадигме личной ответственности

«Искусство (не) помнить» — так называется новая фотокнига журналистки, фотокритика и фотографа Ольги Бубич, в которой автор исследует возможности нашей памяти. Что могут дать нам наши воспоминания? Защитить? Принести боль? В каких пространствах мы живем, если помним? И что мы можем противопоставить «шуму» навязанных нам информационных потоков, лжи?

В книге Ольги Бубич собраны воспоминания более двадцати женщин и ЛГБТК. И что самое ценное — фотокнига, которая рассказывает о персональном драгоценном моменте каждой героини/героя, повествует и об актуальном времени. О нашем драматическом отрезке, когда пространство памяти становится, возможно, главным полем битвы. Но «помнить, рассказывать, поддерживать, вспоминать не ради «противостояния», а ради себя, ради правды» — такой стратегии предлагает следовать Ольга Бубич и в контексте книги, и в реальности.

Накануне скорого выхода «Искусство (не) помнить» в московском сервисе «Немакулатура» обозреватель Reform.by поговорил с исследовательницей фотографии, куратором, автором фотокниг «Больше, чем Я» и «Разговоры о правилах игры», фотографом Ольгой Бубич о новом книжном проекте и нашем праве на память и историю.

«В мире и так уже слишком много белых страниц»

— Оля, твоя книга посвящена памяти. С одной стороны, она увиделась мне как удивительный жест поддержки — дружбы, сочувствия, совместного проживания боли и счастья, терапия в конце концов. С другой — это важное исследование наших чувств. Почему для тебя стала важной эта тема? Что, на твой взгляд, сейчас с нами — беларусами и беларусками — происходит? 

— На самом деле с нами не происходит радикально ничего нового – попытки переписать историю и память человечество наблюдало не раз, причем далеко не только на постсоветском пространстве. Достаточно вспомнить цензуру курдской литературы и культуры, культурную революцию в Китае, костры из книг в нацистcкой Германии. Помню, как в подростковом возрасте подруга показала мне советский экземпляр «Мастера и Маргариты» Булгакова – тоже запрещенной когда-то книги, – каждая страница там перемежалась белым разворотом. «Что это? Почему роман выглядит именно так?» – удивилась тогда я. Оказалось, что друзья ее родителей тайком копировали книгу, сами ее собрали, переплели и передавали из рук в руки.

Наблюдая происходящее в стране, я поняла, что могу попытаться сделать то, что в моих силах – поработать с темой памяти и процессами запоминания и забывания и постараться символическим образом «закрепить» ресурсные воспоминания героев проекта. Собрать в одну фотокнигу коллективное созвездие важных эмоций, выводов и пространств, путешествуя в которые мы можем становиться сильнее и понимать, что живы. Память человека, семьи, рода, нации – это место, которое принадлежит и должно принадлежать исключительно нам самим. В мире и так уже слишком много белых страниц.

— Для тебя важно существование проекта именно в таком формате — фотокниги?

— Абсолютно. Книга – этот тот объект, который имеет шансы надолго задержаться в личной коллекции человека и нации. Она предоставляет возможность возвращаться как к фото, так и текстам воспоминаний неограниченное число раз. Тогда, когда нам это нужно. Книги, как ни печально (а может быть, и как раз радостно) это сознавать, могут жить дольше, чем мы.

Здесь уместно вспомнить Умберто Эко, который называл книгу страховкой жизни и маленьким предвосхищением бессмертия. «Увы, это бессмертие обращено в прошлое, а не в будущее. Но нельзя получить все и сразу. Мы не знаем, сохраним ли воспоминания о своем опыте после нашей индивидуальной смерти. Но мы точно знаем, что храним память об опыте наших предшественников, а те, что придут после нас, сохранят память о нашем опыте».

Также хочется надеяться, что моя работа вдохновит читателей и читательниц больше общаться со своими родными старшего поколения – помогать им вспоминать и помнить, обогащать память семьи и рода, делать выводы, не повторять ошибок. Сейчас особенно важно понимать, что история – не календарный год, она не начинается «с нового листа» 1 января. Непроработанные травмы будут непременно напоминать о себе, если с ними не разобраться, не разложить по полкам.

«Разговор о памяти неразрывно связан со всеми этими моментами»

— Интересно, что твоими проводниками времени в книге становятся именно женщины. Я сразу вспомнила Светлану Алексиевич и ее нон-фикшн «У войны не женское лицо», который очень впечатлил меня в свое время в силу именно женских воспоминаний. Война в женских глазах оказалась не только местом подвига и победы, но и смерти, искалеченной психики, рутинной, тяжелой работы, унижения и домогательств, патриархальных порядков, ужаса, а также в ней нашлось место и любви, милосердию, человеческой поддержке и благородству, дружбе. Почему в твоей книге говорят женские голоса? 

— При работе над проектами я всегда стараюсь предоставлять максимальную возможность «вести» нить рассказа и определять как его форму, так и содержание моим героям.

Например, в предыдущей фотокниге «Больше, чем Я», посвященной феномену «детей Чернобыля», многие решения принимали бывшие участники гуманитарных программ оздоровления. Они рассказывали о своем опыте встречи с «большим миром», куда их на летние каникулы перемещало чудовище-самолет. В Минске, например, я показала часть проекта, где вообще не было ни одной сделанной лично мной фотографии – только снятые на мыльницу или телефон фотофиксации подростков – их взгляд на новый быт, чудеса природы и, конечно, самих себя. В конце концов, это ведь не только моя история, но и в гораздо большей степени их.

В проекте же «Искусство (не) помнить» приняли участие женщины и ЛГБТК, потому что именно они первыми откликнулись на предложение поделиться двумя воспоминаниями – о том, что хочется забыть и что хочется помнить. И вопрос здесь скорее не «почему они?», а «почему на сенситивные темы памяти не хотят говорить мужчины?«. Могу предположить, что ответ связан с патриархальным обществом и навязываемым ими стандартами – «мужчина не должен проявлять чувства», «не должен казаться слабым», «не должен признаваться в ностальгии, демонстрировать эмоции и т. д». Разговор о памяти неразрывно связан со всеми этими моментами, и мужчины, видимо, не были готовы в него включиться, навязывать же кому-то участие в таком личном проекте для меня было недопустимо.

«Можно ли вообще заставить помнить?»

— Оля, ты предлагаешь своим героиням выбрать из множества горестных и счастливых воспоминаний о своей жизни только два. Поначалу мне показалось, что это ведь так мало, а после прочтения книги подумала:  удивительно, как всего два воспоминания могут рассказать о времени, стране, и одновременно раскрыть характер человека. Было ли этих воспоминаний от твоих героинь действительно два? Что для тебя было важным отобразить, запомнить (употреблю тут этот глагол) в твоей книге?

— Да, концепция проекта предполагала именно два воспоминания. Как я уже сказала, героиням была предоставлена полная свобода делиться тем, что им хотелось проговорить именно в этот момент их жизней. Я же, развивая метафору Йоко Огава из ее романа «Полиция памяти», взяла на себя символическую функцию «memory keeper» (хранителя памяти). То, что именно затем запомнится или отрезонирует каждому из читателей, очень личное дело – ведь общение с любой фото/книгой это прежде всего их диалог, я лишь создавала для него площадку. Для меня главном было запустить воспоминания в большее поле, создать свободный диалог без границ и без временных рамок. Предложить каждому будущему читателю пообщаться с героинями проекта, выслушать их и обратиться к собственным «местам силы».

Для чистоты моей концепции также важно, что все фото были сделаны онлайн — через Zoom или Skype. Пиксели и нарочито неидеальная фактура снимка еще раз подчеркивают хрупкость, изменчивую структуру памяти, а значит – важность попыток ее сохранения. Интересно, что подобный эфемерный материал в чем-то является противоположным типичному «материалу» коллективных воспоминаний, создаваемых во времена недавней советской истории – всем лениным, калининым и сталиным, отливаемым в твердых металлах и устанавливаемых на площадях и в скверах. Но так ли прочно их фундаментальное присутствие? Можно ли вообще заставить помнить? Или все же стихийно создаваемые «народные» места памяти оказываются прочнее чугуна и металла?

История помогает найти ответ на этот вопрос, и нужно помнить, что каждый из нас делает ее здесь и сейчас.

«Следовать «пути доброй мысли»

— Признаюсь, что моя реакция на некоторые воспоминания была неожиданной. Вдруг заметила, что смахиваю слезу именно на счастливых воспоминаниях героинь. Как думаешь, значит ли это, что счастливые моменты сейчас для беларусов стали своеобразным местом силы? Или наоборот — чем-то далеким?

— Опять же мне не хотелось бы так сильно подчеркивать нашу исключительность. Да, проект появился и реализовался именно сейчас, в этом исторически очень сложном для страны и нации периоде. Но темы, которых я касаюсь в нем, универсальные. Счастливые моменты для человека любой культуры в любые времена были и будут «местом силы».

Но в то же время, в зависимости от того, что именно мы вкладываем в понятие «место силы», «силу» нам способны давать и места, не связанные с позитивными эмоциями.

Например, несколько лет назад, вместе с несколькими участницами гуманитарной программы по оздоровлению детей Чернобыля, я побывала в форте Бреендонк в Бельгии – бывшем нацистском концентрационном лагере, где когда-то находилось около 3500 человек. Сейчас там находится музей памяти жертв концлагеря, а сам форт объявлен национальным памятником. Посещение камер, где содержались узники, знакомство с историями как их самих, так и надсмотрщиков и руководителей тюрьмы, оказало очень мощное впечатление, а ребята, уверена, сделали важные выводы – например, вывод о личной моральной ответственности, связанный с судьбой коменданта концлагеря Филиппа Шмитта. В 1949 году в Антверпене ему был вынесен приговор – расстрел. До последней минуты Шмитт отрицал ответственность за творившиеся под его начальством зверства, утверждая, что «перевоспитывал заключенных так, как ему приказывали«. Сама я во время этой экскурсии очень жалела, что подобные образовательные мероприятия не проходят массово в беларусских школах – душевной пользы от них было бы гораздо больше, чем от принудительных субботников с формальными ковыряниями на грядках.

— Думаю, что сейчас после принятия известного закона о геноциде все будет еще сложнее и опаснее. И все же: есть ли у нас силы на скорбь после всего, что с нами произошло? Можем ли мы позволить себе быть счастливыми и не стыдиться этого, зная, что столько людей за решеткой?

— Начнем со слова «позволять», которое само по себе – из какого-то словаря контроля. Последнее, что, как мне кажется, нужно человеку – это чье-то разрешение на счастье. Или на переживание скорби. Мне самой близка парадигма личной ответственности, нам всем сейчас есть что сказать относительно происходящего, и у каждого/ой – свои инструменты для высказывания. У художников – искусство, у журналистов – слово, у учителей – забота о правде завтрашнего дня. Личная ответственность – кирпичик коллективной ответственности за то, в какой стране и по каким правилам мы будем жить завтра. Стыд – не то чувство, которое может помочь нам хорошо делать свое дело. Или даже так – Свое Дело.

— Саша Филипенко на одной из встреч в Берлине, говоря о культуре и нашем историческом времени, посоветовал беларусам вести дневники:  чтобы ничего не забыть. Способны ли наши личные записи, интимные дневники, воспоминания противостоять большому нарративу истории? Есть ли на самом деле этот большой нарратив?

— Опять же, не могу разделить языковую модальность формулировки. Я не думаю, что писать дневники или делиться друг с другом теплом воспоминаний – инструменты противостояния. Большой нарратив истории, как ты ее называешь, будет спокойно течь и дальше, вне зависимости от наших дневников или фотографий. Помнить, рассказывать, поддерживать, вспоминать в кругу старых и новых близких – на кухне или у костра в лесу – не ради «противостояния», а ради себя, ради правды, а в том, на чьей она стороне, сомневаться не приходится.

— Есть ли все-таки что-то, что нам стоит забыть, на твой взгляд?

— Хотели бы мы этого или нет, что-то все равно забудется. Именно поэтому в названии проекта «(не)» – в скобках. Предлагаю очертить свою зону ответственности – то, что мы делать в силах, – и делать это. Максимально хорошо, максимально вдумчиво и с заботой. Очень хочется снова начать мечтать об эре милосердия и вспомнить, что самое страшное – равнодушие. Равнодушие, с которым выполняются приказы, подписываются чудовищные бумаги, совершаются маленькие подлости и крупные мерзости.

В одном из своих постов великолепная культуролог Юлия Чернявская, которая полгода находилась под домашним арестом, цитирует Мераба Мамардашвили, напоминая, что зло растет само по себе, возникая в тех местах, где мы «не успели вырастить добро«. Именно поэтому нам нужно, сознательно и старательно, выращивать добро, следовать «пути доброй мысли».

В проекте «Искусство (не) помнить» я стараюсь такие мысли собрать и – и передать дальше. Другим людям, другим временам. Когда наступит эра милосердия, от памятников на площади не останется даже постаментов, а наши свечи, как и наши истории надежды, солидарности и любви, будут все так же греть теплом.

***

Выход фотокниги «Искусство (не) помнить» Ольги Бубич запланирован на весну 2022 года. Истории героев и героинь проекта представлены на их родных языках (русском и беларусском) и также будут опубликованы в переводе на английский.

Если вас заинтересовала фотокнига и вы хотите быть в курсе новостей проекта (получить оповещение о дате выхода, способах приобретения и расписании онлайн-презентаций), с автором можно связаться по почте [email protected].