Год назад на Площади Перемен появился мурал с Диджеями. Евгений Отцецкий снял жизнь двора, ставшего символом протеста

Это беседа случилась в ноябре прошлого года, когда после убийства Романа Бондаренко обозреватель Reform.by встретился с фотографом и жителем Площади Перемен Евгением Отцецким. Тогда в силу обстоятельств интервью было отложено на неопределенный срок, как и публикация документальной фотосерии автора, поскольку нашему собеседнику угрожала опасность. «Время этой беседы придет», — сказал тогда Евгений.

Сегодня в знаковый день для Площади Перемен это публикация стала возможной. В первую очередь, благодаря тому, что Евгений Отцецкий сейчас находится за границей. Как и многие из нас.

И тем не менее история двора, о сопротивлении которого уже знает весь мир, продолжается. Многие вещи, о которых говорил наш собеседник, сегодня, к сожалению, сбылись, многое — даже стало хуже, однако взросление беларусского общества, о котором мы также говорили, не остановилось.

А значит,  — и наше «отложенное» интервью не потеряло своей актуальности.

«Думаю, что финальной точки пока еще нет»

Евгений Отцецкий — фотограф-блогер, проекты и фотографии которого выделяются осмысленной подачей, человечностью, и персональным отношением к «предмету» съемок. Это он — автор известного снимка Нины Багинской с флагом на фоне Кафедрального собора, street-фото и камерных портретов, разных фотосерий, и, частности, проекта «Messed Up» — о девичей панк-группе из Гродно.

По иронии судьбы, в этом году Евгений попал в самую, пожалуй, важную и узловую точку Минска — Площадь Перемен. Фотограф живет в доме, который находится напротив известного двора — и история проекта с одноименным названием родилась сама собой. Начиная с августа Евгений снимает жизнь небольшой дворовой территории, которая сейчас уже стала символом самоорганизации и мужественного протеста. Зачистка и восстановление мурала Диджеев перемен, концерты, задержание Степана Латыпова, солидарность жителей в отстаивании права на свою точку зрения, мемориал в память о Романе Бондаренко — в серию вошли фото ключевых этапов жизни Площади Перемен 2020. Правда, недавнюю зачистку двора органами правопорядка Евгению не удалось снять — в этот день, 15 ноября, он был задержан за выражение своей гражданской позиции.

Пока не пришла повестка в суд Евгений согласился рассказать Reform.by о том, как рождалась Площадь Перемен, не сломлен ли дух жителей знаменитого двора, и верит ли он, что убийцы Романа Бондаренко будут найдены.

— Женя, откуда пошло это название — Площадь Перемен? Его же кто-то придумал.

— Не знаю. Но очевидно, что название связано с песней Цоя «Перемен». Песню летом на митинге поставили диджеи Влад Соколовский и Кирилл Галанов — мурал с их изображением появился у нас на будке и стал символом двора. Кто-то назвал так площадь, и прижилось.

— Какой момент можно считать рождением Площади Перемен?

— 12 августа. Тогда днем на улицы вышли женщины в белом. С цветами. И в этот же вечер жители наших домов начали светить фонариками из окон и кричать «Жыве Беларусь!» . Это стало своего рода началом. Потом на стене появился мурал, на крыше будки — бело-красно-белый флаг. Через несколько дней все перезнакомились и стали общаться. Уже через неделю двор было не узнать.

— Что тебя привлекло в этом движении как фотографа?

— Низовая активность, самоорганизация. То, что люди стали объединяться в горизонтальные сети и проводить мероприятия, выражать свое мнение. А дальше уже непропорциональная реакция властей на этот безлидерный протест сыграла свою роль. Они стали задействовать милицию, ОМОН, тихарей, — и противостояние стало накаляться. По сути, дальше этот контраст только усиливался — оставалось его фиксировать.

— Как ты считаешь, есть ли какая-то причина, почему все эти драматические события произошли здесь? Можно ли говорить о том, что Площадь Перемен, прощу прощения за термин, — особенная?

— Ее особенность, в первую очередь, в людях, которые здесь живут. Они более независимы. Часто работают в негосударственных компаниях. Многие из жителей — творческих профессий. Все эти факторы способствуют более свободному мышлению. Во многих районах «закостенелого» пожилого населения больше, и оно до сих пор смотрит телевизор, который является для них основным источником информации. Здесь ситуации другая: много молодых семей, активных людей, которые чего-то добились, которые ценят себя, и их, конечно, максимально возмущает то, что происходит в стране. Это такая очень яркая реакция. Условно говоря, есть фактор везения, но так сложилось, что такие активные люди живут здесь.

— Мне также кажется, что в процессе знакомства, развития отношений вы и укрепляли вашу солидарность. Это видно и по фотографиям. Она проходила какие-то этапы?

— Условно. Важно, что люди начали знакомиться лично, и дальше поддерживать друг друга.

Например, если кому-то из двора выписывают штраф, — во дворе всегда поддерживают деньгами. Если кого-то садят в тюрьму, — то когда он или она выходят на свободу, двор встречает, делает подарки тем, кто освободился. Были определенные действия. У нас всегда помнят о своих. Да, это важный процесс, который происходил и происходит. И, например, для меня не было проблемой скидываться деньгами на такие вещи, потому что это важные, значимые дела. И таких людей — много.

— Я внимательно посмотрела твою серию — и для меня это почти готовый фильм. Здесь есть и определенная завязка, кульминация, и… я не хочу говорить развязка. Как ты считаешь в истории Площади Перемен развязка уже случилась? Или ее время еще не пришло? И что можно назвать в твоей серии кульминацией?

— Тут много точек можно было поставить. Но, думаю, той самой финальной — пока еще нет. Обрати внимание, у меня первый кадр — это детская площадка, а последний — мемориал на этом же месте. По сути, моя серия — это процесс трансформации детской площадки в мемориал. И, казалось бы, это уже финальная история, но на следующий день происходит уничтожение этого мемориала. Тотальное жестокое разрушение этого места плюс охота за людьми по квартирам. Все это тоже может быть точкой, конечно же. К сожалению, я эти события не снял, потому что меня задержали в этот же день в другом месте, где я выражал свою гражданскую позицию.

Конец ли это? На мой взгляд, нет. Потому что жизнь двора продолжается, люди все равно есть и они — против. Даже этот какой-то неимоверный уровень зверства не сломил дух людей. Да, жители стали осторожней, конечно же они боятся за свое здоровье, жизнь, но их убеждения не меняются. Вот какой интересный момент. В моем представлении власть не осознает, (а может и осознает), что убрать недовольство насилием невозможно. Да, его можно в какой-то степени заглушить. Но такие действия только добавляют ненависти. Я уверен, что люди найдут способы как донести свою позицию.

— Ты был знаком с Романом Бондаренко?

— Очень шапочно. Мы здоровались. Я пересматривал фото, когда узнал о его убийстве, и нашел его на паре фотографий. Со многими из двора общаюсь, взаимодействую, это для меня принципиально важно: я — часть комьюнити, не пришлый человек. Видел переписку в дворовом чате, но просто не связывал, что он — это он. Потом когда у меня все сложилось в конце концов, то «накрыло» чуть больше, чем я ожидал.

— Правда ли, что Роман и был тем самым художником, который поддерживал мурал?

— Допускаю, что один из муралов он мог сделать. Но не больше. Дело в том, что Роман жил на нашей улице, но ему нужно было какое-то время, чтобы добраться до Площади Перемен. Полагаю, что сейчас происходит формирование такого мифа. Произошла действительно большая трагедия, и человек становится символом. Но по факту не думаю, что он имеет сильное отношение к муралу.

— Как ты в целом смотришь на то, что произошло?

— К сожалению, это рано или поздно должно было случиться. Подобная трагедия. Они, люди в гражданской одежде, приходили во двор неоднократно: один раз, второй. Случались драки, и было понятно, что те люди, которые применяют насилие, в один день перешагнут черту. Специально или случайно, но рано или поздно так произойдет. Вот только в автозаке во время моего задержания человек чуть не умер от сердечного приступа. Это случается постоянно. Везение, что таких случаев на так много, а может и много, просто мы не все знаем.

— Ты веришь в эту версию, которую сейчас обсуждают (Тогда в сеть была выложена запись разговоров людей, голоса которых похожи на голоса Баскова и Шакуты — Reform.by)?

— С большой долей вероятности допускаю, что эту версию стоит рассматривать.

— А записи разговоров?

— Тоже допускаю, что это может быть правдой. По крайней мере, в тот вечер там стоял бус, в который заносили Романа. И люди видели омоновцев там тоже.

— То есть омоновцы там были?

— Неподалеку. Жители их видели — людей в черном. Почему, собственно, почти никто и не вышел в тот вечер. Потому что все было похоже на очень хорошо спланированную операцию. Если вдруг возникнет противостояние, чтобы был повод, в том числе, все «зачистить». Большинство поэтому и решило, что здоровье в данном конкретном случае важнее, чем ленты. К сожалению, не получилось это решение принять совсем коллегиально и несколько человек все-таки вышли. Оказавшись в меньшинстве, один из них (я буду все-таки называть Рому жителем Площади Перемен), был похищен, избит, и в итоге погиб.

— Кто еще был в этом белом фургоне?

— Я не знаю ничего. Они могли пересадить его в другой бус и там продолжить избиение. Наличие Шакуты и Баскова не доказывает, что они его избили до полусмерти. То, что они там были и били — большая вероятность, засунули в бус — большая вероятность, а дальше доказательной базы нет. Но они-то знают куда его передавали. В любом случае, это суперважные свидетели.

— Как ты думаешь, будет ли найдет убийца Романа?

— Я думаю, кто убийца — уже известно. Просто дело будут затягивать и все. Или осудят совершенно невинного человека. На данный момент вся правоохранительная система работает на сбережение каждого своего работника. Чтобы они не совершили.

— В продолжение темы, но возвращаясь и к твоей серии. На фотографиях мы видим как развиваются события: дети играют на площадке, появляется изображение Диджеев перемен, потом его зачищают, потом мурал восстанавливают, потом его заливают битумом, и дальше на черной поверхности битума дети рисуют и пишут слова. Бесконечное противостояние, а также концерты, ярмарки, — у вас такая насыщенная жизнь. И самое любопытное, что в этой жизни двора уже как стражи, я не знаю как кто, участвуют правоохранительные органы. Как у вас складывались отношения? За такое приличное время взаимодействия можно ведь увидеть многие вещи другими глазами?

— Я не знаю. Это сложный вопрос. Думаю, что они также убеждены в своей правде, как и мы. Во-вторых, шанс что-то поменять в сознании человека существует, когда есть хотя бы зерно сомнения. И нужно найти эту территорию, где это зерно находится. В каких-то конфликтах, беседах во дворе на улице, я, в частности, найти это зерно пытался.

— И что ты говорил, обращаясь к силовикам?

— Спрашивал. Например, если они считают, что нас единицы, тогда почему никто не приходит их поддержать? Почему в нашем случае собираются стотысячные марши, а в их случае нужно собирать людей специально? Задавал разные вопросы в надежде, что у человека возникнет сомнение.

Я всегда исхожу из той позиции, что я — гражданин. Всегда. И имею такие же права, как и представитель правоохранительных органов. Никогда не считал, что он в иерархии выше. Он — гражданин Беларуси, и я — гражданин. Я часто взывал к тому, что в моих глазах уважение к правоохранительным органам сильно упало, мягко говоря. Не этот конкретно человек, но его коллеги постоянно занимаются насилием, и этих случаев огромное количество. Милиционер ударил женщину в лицо с кулака — это нормально? То, что происходит с завидным постоянством, я рассказывал этим милиционерам и призывал их к дискуссии. Если они, как обычно, прятались за протокольными лицами, типа, «пишите в пресс-службу МВД», в таком случае я призывал их к диалогу как гражданин с гражданином. Потому что желание спрятаться за функцией, условно, «работника милиции», очень пагубное. Именно оно порождает безнаказанность: мол, это не я делал, не мое мнение, исполнял приказ, работал… Я видел всех милиционеров, тихарей, что у нас работали во дворе. И узнал многих из них в РУВД, как, собственно, и они меня. Конечно, для меня это может быть дополнительная репрессивная нагрузка.

— Они нарушали твои границы? Ты — их?

— Я всегда стараюсь быть в рамках своих границ. Это моя очень важная жизненная позиция. У меня не стоит задачи унизить человека. Общаясь с ним, я говорю о своих переживаниях, чувствах, о том, что меня волнует. И задаю ему волнующие меня вопросы: сперва как работнику милиции, а потом — как гражданину. Переходить в зону оскорблений не в моих правилах. Моя тайная цель и надежда, что я смогу попасть в ту самую точку, где родится сомнение. Осознание все равно придет рано или поздно, но я думаю, что это очень болезненный процесс.

— То есть, ты пришел к таким выводам в результате бесед?

— Я бы сказал, что пришел к таким выводам, наблюдая картину в целом.

Думаю, что сейчас у многих силовиков есть подозрения, но они находятся в закрытой системе. Конечно, будучи внутри, тяжело поддаться инакомыслию. Но ты же выходишь на улицу, в магазин, встречаешься с друзьями, наверняка, многие из них пользуются интернетом, читают новости из независимых СМИ. Это все должно как-то сподвигать к мышлению. Скорее всего, есть те, кто знает как все происходит, но считают, что более выгодная, «теплая» позиция оставить все как было.

Позиция силы — это очень распространенная ситуация. Для многих приемлема концепция иерархичности — я займу свою ступеньку и спокойно проживу дальше, никаких проблем не будет. Буду иметь свою толику власти, толику унижений: в иерархии те, кто выше, будут тебя унижать, а ты будешь иметь возможность унижать тех, кто тебя ниже. А если ты в серединке, то в целом можно более-менее нормально существовать. Для многих это нормализованная система — для них пока принцип свободного мышления не приемлем. Чтобы начать думать иначе, из этого нужно выбраться, принять другую среду — это очень сложный процесс. Здесь нужно понимать, что у нас сейчас идет ценностная война: люди ХХІ века сталкиваются с людьми ХХ века, с традиционной властью, с культом силы. На примере Площади Перемен это хорошо видно.

— Ты веришь в раскол элит, который рано или поздно должен произойти?

— Сложная ситуация. Сейчас любой представитель элит, который «отколется», подвергнется суперрепрессиям. Там, конечно, есть люди, которые против, которые все понимают и хотели бы изменений, но, думаю, они опасаются за свою жизнь. Я вижу как работает репрессивная система по отношению к нам, чужим, и могу представить как она работает к своим. Еще сильнее. Свой — это еще и предатель. А в военной терминологии предатель карается по полной программе. Так что здесь все очень тяжело.

— Женя, когда мы с тобой пересеклись в сентябре и обсуждали ситуацию в стране, количество задержанных еще не исчислялось десятками тысяч. Сейчас эту цену, которые беларусы платят за свободу, нельзя не назвать высокой. Она, на твой взгляд, и дальше будет расти?

— Проблема в том, что если сейчас остановится, то цена будет еще выше. Невозможно сказать на данным момент: ладно, стоп, «обнуляемся» и живем дальше. Нет. Процесс зашел в такую стадию, когда его так просто не остановишь. Да, это очень высокая цена. Очень жаль, что огромное количество людей уже пострадали и физически, и финансово, и психологически. И я не знаю ответа на этот вопрос. Я бы не хотел, чтобы жертв репрессий было больше, но похоже что… Каждый здесь решает сам за себя. Это вопрос личной ответственности. Надо помнить, что против людей выступает очень жестокая сила, к сожалению. Очень жестокая.

— Как жителя Площади Перемен не могу не спросить тебя о судьбе Степана Латыпова. Есть новости? (На сегодня Степан Латыпов приговорен к 8, 5 годам лишения свободы — Reform.by).

— Да, ему пишут письма, и он на них позитивно отвечает. Что-то доходит, слава Богу. Степан — политически заключенный, что тут можно сказать. Уже два месяца он находится в СИЗО. Человек, который пострадал за свои идеи и понятно, что дело, которое ему шьют, — полностью липовое.

Власть мыслит в таких категориях, что она видит голову — и ее рубит. Но власть не понимает, что в условиях низовой самоорганизации все работает по-другому. Условно говоря, на месте «срубленной головы» вырастают три новых. Это движение без лидеров. И то, что двор по-прежнему продолжает существовать, — этот принцип подтверждает.

— Площадь Перемен — что это для тебя лично?

— Конечно, это место силы, место борьбы. И самое важное — это объединение небезразличных людей, которые показали, что готовы сами решать свои вопросы, не обращаясь к государству.

Дело в том, что наше государство постоянно транслирует отношение к обществу как к малым детям. Есть народ — ребенок, и есть власть — взрослый. Такое отношение сверху, снисходительное. Мы же заявляем, что сами в состоянии справится со своими вопросами. Мы повзрослели, и требуем к себе уважения. С нами нужно говорить на равных.

Власть, конечно, на равных говорить с нами не согласна. И тогда мы получаем уважение друг от друга. Это чувство плеча, поддержки, очень подогревает. Ты, конечно же, рискуешь, и это все очень не приятно, но люди это ценят. В этом процессе и формируется наше гражданское общество.