«Искусство сегодня — это искусство личности»: Владимир Щербань о Купаловском и Свободном театре, диктатуре капитала и Александре Лукашенко

Можно сказать, что за время своей карьеры Владимир Щербань прожил три жизни: шесть лет работы в Купаловском театре; тринадцать лет — режиссер Беларусского свободного театра; и с 2018 года — основатель и режиссер Hunchtheatre, британско-беларусской театральной компании в Лондоне. И третья жизнь, надо отметить, успешно продолжается.

Сегодня в Международный день театра Hunchtheatre презентует видеообращение с «призывом к оружию» от Жана Кокто «Theatre is dead, long live theatre!», в котором принимают участие театральные деятели и артисты со всего мира. Упомянутую речь Кокто произнес в 1962 году на первом международном дне театра, и сегодня она звучит особенно актуально.

Видеообращение театральной компании стало поводом для Reform.by поговорить с режиссером о его театральных периодах в Беларуси, разузнать, был ли его известный спектакль «Король Лир», поставленный на сцене театра «Глобус», в каком-то смысле об Александре Лукашенко, и почему после стольких лет режиссер захотел сделать постановку о Купаловском.

— Владимир, я бы сказала, что в нашем, беларусском контексте известная фраза Жана Кокто «Theatre is dead, long live theatre!» по-своему перекликается с «Long live Belarus!»: и там, и там мы обращаемся с утверждением этой жизни.

— Я очень рад этой вашей ассоциации. Если соединить эти две жизни — Беларуси и театра, считаю, что беларусский театр переживает сейчас исторический момент. Поэтому я и пригласил подключиться к видеообращению представителей беларусской независимой театральной сцены, и очень рад, что они согласились.

— В чем идея вашего послания?

— Мне было хотелось провести такую своеобразную перекличку театральных деятелей и актеров по всему миру. Где и в каких обстоятельствах профпраздник застал нас сегодня. В разных странах театры сталкиваются с разными вызовами. Например, британский театр уже ровно год как парализован из-за карантина, театральная жизнь в Британии замерла. Беларусский, русский театр — переживает виток репрессий. Например, Маша Алехина из Pussy Riot выходит к нам на связь, находясь под домашним арестом. В Беларуси расскажет о текущем моменте Кристина Дробыш, актриса независимой театральной группы «Купалаўцы». Из Франции обратится к нам Сара Штерн, из Берлина — кино и театральная актриса Сюзанна Саксэ… Выслушав всех, мы можем увидеть, условно говоря, «жив ли театр», и какова эта жизнь. Мне кажется, что для беларусского театра это такой хороший момент заявить о себе в глобальном контексте.

— Вы упомянули, что беларусский театр переживает сейчас исторический момент. Почему вы так считаете?

— Признаюсь, я очень счастлив, что беларусские театры оказались во авангарде протестного движения в 2020-том году. Я бы даже сказал, что наши театры превзошли музыкантов, которые обычно в протестной борьбе являются флагманами (улыбается). То, что сделал Купаловский — такого не было не только в истории беларусского театра, но и мирового! Это фантастический жест и отдельная веха как в истории театра, искусства, так и Беларуси. И мне бы хотелось, чтобы об этом поступке, самом театре, его труппе, узнали как можно больше людей.

— Владимир, к слову, вы же сами — бывший купаловец.

— Как известно, бывших купаловцев не бывает (улыбается).

На самом деле, у меня с Купаловским театром сложилась непростая история. Я отработал там шесть лет, но со мной в 2005 году не продлили контракт. Это был конфликт с теми людьми, которых уже нет в живых, и я бы не хотел сейчас в него погружаться, но моя карьера в Купаловском оборвалась вот таким образом.

Это совершенно точно, что увольнение привело меня в Беларусский свободный театр. Но хочу напомнить, что первые свои передовые постановки я делал с актерами именно Купаловского. Это и «Откровенные полароидные снимки» Марка Равенхила, который впервые был показан в здании главного театра страны. Это и «Психоз 4.48» Сары Кейн, в котором играли Яна Русакевич и Оля Шанцына. Нам так и не дали презентовать его в стенах театра, и в итоге мы дали премьеру в баре «Граффити», который, кстати, вчера закрыли. Если подобрать такой драматический оборот, можно сказать, что с подмостков Национального театра я очутился в альтернативной «подворотне», но это, парадоксальным образом, стало новым витком моей карьеры.

— Вам было обидно тогда очутиться в «подворотне»?

— Признаться, вначале было очень обидно. Но потом я занял такую атакующую позицию и погрузился в работу. А вскоре радость от новой реальности так и вовсе перекрыла все обиды.

— Владимир, я не случайно спрашиваю об этом. Мне кажется, что ваша история в контексте сегодняшних событий может быть интересна по многим параметрам. Вы в определенном смысле из-за непонимания с бывшим руководством вынуждены были начать все сначала. Как и многие из нас сейчас. А во-вторых, момент бунта, возникновения Беларусского свободного театра — это тоже история, которая сейчас преломляется в новом качестве.

— Просто тогда все сложилось. Николай Халезин и Наталья Коляда основали в то время конкурс современной драматургии. Они пришли ко мне на премьеру «Психоз 4.48». Мы встретились, пообщались, и все как-то забурлило. Я бы сказал, что это было такое интересное время, когда в культуру пришло новое поколение, и появился запрос на другой театральный продукт, даже так — на другой театр. Те самые драматурги, который участвовали тогда в конкурсе — сегодня они стали звездами, посмотрите. Что касается Свободного театра — то да, это был совершенно новый опыт: как художественный, так и арт- менеджерский. Мы сами не знали куда мы идем, но мы шли.

— Мне интересно: считали вы себя тогда политическим театром? Или эта формулировка вызывала отторжение?

— Для меня это было все вместе: я не разделял, где кончается политическое и начинается художественное. Я понимаю, что БСТ у каждого из участников — свой, но для меня это была возможность делать то, что хочешь, так, как хочешь. То есть, я хочу напомнить, то Свободный театр не просто выступал на политическом поле, но и пробовал новый театральный язык. Мы брались за новые театральные технологии: вербатим, актерские исследования — когда актеры берут интервью у тех героев, которых будут играть, и так далее. Мы каждый раз старались «нащупать» что-то новое. Да, это не было совсем уж новым в глобальном контексте, но для беларусской театральной сцены, и не только для нее, думаю, это было выходом за привычные театральные рамки.

— Но вы понимали, что то, что вы делаете — это политическое высказывание?

— Хочешь не хочешь, тебя заставят это понять (смеется). Помимо того, что к нам на спектакли приходила милиция, нам доставалось, что называется, и от своих, от «работников цеха». В политической конъюнктуре кто только нас не упрекал. Но наше отличие, на самом деле, было только в том, что мы понимали, что театр не может существовать в отрыве от того, что происходит вокруг.

Как раз сейчас, когда я смотрю на действия купаловцев, я вижу, что в сознании наших театральных деятелей наконец-то закончилась советская эпоха. Она как раз и проявляется в следовании правилу, что театральное искусство и политика могут существовать отдельно. Так не бывает. Я очень рад, сейчас это предубеждение уходит из беларусской театральной среды. Даже так: вот та горстка актеров, что осталось в Купаловском театре — это и есть остатки той советской эпохи. Любопытно, что там осталась и моя бывшая коллега Ольга Нефедова, с которой мы дружили.

— Возвращаясь к истории БСТ, насколько остро проявлялась тогда для вас ситуация с разделением на государственные театры и негосударственные?

— В нашем случае очень остро. Мы же существовали почти в подполье. Репетировали в холодных квартирах. Испытывали постоянное давление в связи с нашим оппозиционным статусом, не говоря уже о финансах. Плюс еще некоторые «свои» воспринимали наши спектакли как некую такую самодеятельность. Какое тут сравнение с государственными театрами?

Любопытная параллель. Когда мы показывали в Беларуси спектакль «Левые диссиденты» уже беларусского филиала Hunchtheatre, — это был 2019 год, фестиваль «ТЕАРТ», который делает компания «Арт Корпорейшн», — так вот было очевидно, что пришло другое время. «ТЕАРТ» — это несомненно культурное событие европейского масштаба.

И еще. Буквально в 2020 году мы чуть было не приехали в Могилев с моей британской командой со спектаклем «Герой нашего времени» на государственный фестиваль «М.@rt.контакт»: помешала исключительно пандемия. О такой ситуации в «золотую эпоху» Свободного театра было нельзя даже помыслить. Но «оттепель» все-таки произошла в конце 2010-тых. И думаю, как раз эта «оттепель «и принесла те плоды, которые мы все увидели в августе 2020-го.

Возвращаясь к вашей реплике, конечно, осмысление феномена БСТ в полной мере еще должно произойти. Напомню, что театр существует, просто я уже не являюсь его частью.

— Какие годы Свободного театра для вас были самыми важными?

— Первые шесть лет театра. Несмотря на очень сложные условия выживания, это было очень продуктивное время. Каждый раз мы что-то изобретали, находили, придумывали. И завоевали себе имя. И активно гастролировали по всему миру. Помню, как давали «Быть Гарольдом Пинтером» в Лондоне, — в постановке цитировались письма политических заключенных, тех ребят, которые были задержаны в палаточном городке в 2006-том году. На этом спектакле побывал весь британский свет.

Моими партнёрами действительно была проведена очень большая работа по привлечению внимания к Беларуси. Это были не просто символические жесты, а настоящая активистская, правозащитная деятельность. Не стоит забывать об этом.

Переломным для театра стал 2010 год. События Площади. К тому времени давление на театр было таким, что мы понимали, что прийти могут в любой момент. Мы уехали на гастроли, а потом я принял решение остаться в Лондоне.

— Одной из самых громких постановок Свободного театра за рубежом был спектакль «Король лир» на сцене британского шекспировского театра «Глобус». Вы являетесь ее режиссером. Мне всегда было интересно узнать: проводили ли вы аналогии Короля Лира с Александром Лукашенко? К сожалению, мне не довелось увидеть этот спектакль.

— Безусловно, в «Короле Лире» есть тема власти — как может быть по-другому, это же Шекспир. Но я бы сказал так: постановка не только о Лукашенко. Если вам интересно, я могу рассказать как создавался этот спектакль.

— Конечно, интересно.

— Это был фестиваль национальных театров, где Свободный театр представлял Беларусь. Помню, что мы тогда решили играть именно на беларусском языке.

Признаться, я не большой поклонник Шекспира, и когда мы начали репетировать «Короля Лира», я оказался в большом замешательстве. Архаичный язык, много персонажей, они говорят о каких-то далеких от нас вещах… Мы пробовали подступиться, но получалась, откровенно говоря, какая-то ерунда! И тогда я предложил актерам: а давайте попробуем наложить это текст, конфликты в пьесе, на нашу жизнь. Вспомним хоть что-то похожее из своего опыта. Король Лир — это ведь пьеса про конфликт отцов и детей. Про столкновение поколений. Тема, на самом деле, актуальная во все времена.

Мы начали вспоминать про своих мам и пап, бабушек и дедушек, а потом потихоньку добавлять в эти воспоминания реплики из пьесы. К слову, на репетицию к нам тогда зашел замечательный драматург Том Стоппард. Он постоял, послушал и ушел. А потом мне передали, что Том был очень удивлен увиденным, и уточнил: «А это точно «Король Лир»? (смеется). То есть, начинали мы работу над пьесой совсем издалека. Но шаг за шагом продвигались, и постепенно присвоили шекспировский текст, и вышли с ним на нашу беларусскую «реальность».

И сейчас я могу сказать, что это, по сути, была репетиция того ада, который произошел в Беларуси в 2020-том. Ведь в постановке наша «реальность» стала захватывать шекспировский вымысел. Мы включили в спектакль дополнительные сцены, этюды, которых в пьесе не было. Мы заговорили о задержаниях, «клевете на первое лицо», санкциях, о Европе — и это были те дополнения, которые родились абсолютно естественно, и, к слову, были приняты британским зрителем, отмечу, очень трепетным к наследию Шекспира. Мы вышли на тему диктатуры, говорили о политическом конфликте отцов и детей. Все это было в наших головах — и естественным образом вошло в «ткань» постановки.

Спектакль, напомню, хорошо приняли, он имел очень большой успех.

— Вы сейчас изменили бы постановку?

— Возможно. Хоть и не люблю возвращаться к сделанному. Я бы сделал сейчас спектакль жестче. Конечно, то, что произошло в 2020 году, — превзошло все наши «ожидания». Насилие, кровь, смерти. Я бы сказал так: Александр Лукашенко и без нашей помощи превратился в Короля Лира, одержимого властью. Когда он вышел со своим автоматом «наводить порядок» во дворце — это сцена, которая и смешит, и ужасает одновременно.

— Хорошо, давайте перевернем страницу. Как так произошло, что после такого успеха, вы ушли из БСТ?

— Это была такая сложная, но закономерная история. После того, как я принял решение остаться в Великобритании в 2010 году, какое-то время моя работа в театре продолжалась. Актеры были в Беларуси, я — в Лондоне. Мы общались по скайпу, и ставили таким образом спектакли. Но у меня начались здесь свои проекты. Я познакомился с моим актуальным партнером — актером и драматургом Оливером Беннетом, и мы стали придумывать совместные постановки. Моя реальность стала меняться. В какой-то момент я осознал, что живу в Лондоне, и это факт, который необходимо принять.

— Это решение было легким?

— Нет. БСТ — это очень яркая часть моей жизни. Но я понял, что все, что хотел и мог сделать в таком формате, я уже сделал. И дальше буду только повторяться. Любые перемены — это всегда выход из зоны комфорта, но я осознал, что мне нужно совершить этот выход.

— Я заметила, что на страничке Hunchteatre нет описания ваших регалий.

— Вы знаете, когда я ушел из БСТ, мне захотелось начать все с нуля. В какой-то момент я устал от того, что театральных деятелей Восточной Европы воспринимают в определенном контексте. Мне захотелось уйти от всего этого. Быть может, это был такой радикальный жест, но мне было важно заявить о себе, нас, в новом качестве.

И моя тактика сработала. Первая постановка Hunchteatre «Герой нашего времени» по Михаилу Лермонтову собрала очень хорошую прессу. У нас в прошлом году уже были запланированы гастроли по Европе, но, к сожалению, случилась пандемия. Пришлось поменять планы.

— Что такое Hunchteatre?

— Hunch — это следовать своему чутью. Без каких-то мощных трендовых заявлений. Британский театр очень сегментирован, у каждого своя ниша. А мы — против ниш, нам там тесно и не удобно. Hunch в этом смысле это такая совершенно детская идея, что если чувствуешь, что сейчас нужно сделать что-то — делай.

Любопытная вещь. В Беларуси со Свободным театром мы были вне системы. И здесь я тоже в определенном смысле существую вне закрепленной театральной сцены. Наш первый спектакль мы сделали в моей гостиной, а сыграли в отеле. Сейчас в рамках локдауна подпольно показывали «Героя нашего времени» в заброшенном бассейне. Единственные в Европе, кто играл живой спектакль на тот момент. Получается, что куда бы я не попал, везде оказываюсь в альтернативном подполье (смеется).

— Против чего вы протестуете здесь?

— Если в Беларуси я протестовал против диктатуры власти, то здесь выступаю против сегментации искусства и диктатуры денег. Великобритания — это ведь сердце капитализма. Здесь поддерживаются трендовые вещи; на них дают деньги, их продвигают. В силу своей творческой натуры я начал атаковать эту систему. Потому что, если все бегут вправо, почему бы не повернуть влево? А может развернуться и не пойти в противоположном направлении? В этом и есть смысл актуального искусства, на мой взгляд, — все время осваивать новые пространства.

— Как так случилось, что у Hunchteatre появился свой филиал в Беларуси?

— Так сложились обстоятельства. Из Свободного театра в какой-то момент ушла ведущая актриса Яна Русакевич, а она для меня не просто актриса, а настоящий боевой товарищ, — я чувствую ответственность за ее судьбу. Потом появился Андрей Завалей, наш менеджер, пришли молодые ребята. Я в целом хочу отметить, что восхищен новой генерацией беларусов, потому что они ведут себя просто небывалым образом. Они искренни, полны энергии, креативности, и самое главное для меня качество — не хотят, чтобы их воспринимали жертвами. Они хотят и меняют окружающую их реальность.

Поначалу я думал, что мы сделаем читку, спектакль, и все. Но теперь ребята не хотят расходиться, и я вижу, что они могут системно работать. Тогда я согласился: «Берите название театра, и делайте что хотите. Ведь Hunch, — это и есть действовать по чутью».

— Интересно, что последним (last but not least) спектаклем беларусского филиала Hunchteatre стали «Воины рассеяния» по пьесе Ольги Прусак. Спектакль примечателен по многим пунктам: во-первых, это пьеса о еврейско-беларусском поэте Моисее Кульбаке, уникальном авторе, творческое наследие которого, можно сказать, только начинает возвращаться к беларусскому читателю. Во-вторых, спектакль очень смело поднимает тему репрессий НКВД против советской беларусской и еврейской интеллигенции. Почему вы взялись за эту постановку?

— Признаюсь, что мне очень понравилась пьеса Ольги Прусак, — я не смог отказать себе в желании ее поставить. Во-вторых, если появилась команда, с которой интересно работать — почему не дерзать?

Для меня в произведении Ольги еще такой интересной темой выступила линия сотрудничества Мойши Кульбака с советской властью. Для меня здесь сошлось много триггеров: психология человека, который идет на сотрудничество, психология палачей… Если не ошибаюсь, это было в целом первое обращение белтеатра к до сих пор непроговоренной теме репрессий НКВД.

— Вы увидели эту тему в современном контексте?

— Скажем так, мне стало интересно ее затронуть. Это сложная тема, действительно, в особенности, когда она касается людей думающих, умных, талантливых. Когда мы видим все в таком концентрированном, «сгущенном» виде, нам кажется, что быть такого не может. Но ведь этот процесс происходит постепенно. И человек каждый раз спрашивает себя  — до какой степени он может оправдывать то, что происходит вокруг.

Мне кажется, что люди стараются в этом вопросе придерживаться какого-то баланса в своих решениях. Но в определенные моменты становится невыносимо терпеть. Думаю, что так случилось с Купаловским театром. Никто до конца не верил в то, что произойдет. Но оно произошло. А после того, что мы видели недавно (премьера «новой» «Павлинки» — Д.А.), становится совершенно ясно, что коллективное увольнение — это было единственно правильное решение. Потому что сейчас власть использовала бы труппу Купаловского по полной программе. То, что происходит с «Павлинкой», я иначе как «изнасилованием» назвать не могу. Это уже никакого отношения к искусству не имеет.

— Что для вас театр сегодня?

— Я быть может ответил бы шире — что для меня искусство сегодня.

В контексте нашей беседы, я бы сказал, что и театр, и искусство не интересны без позиции. Какую бы маску человек не надевал — Гамлета, Короля Лира, очень важно знать кто он на самом деле. Искусство сегодня стало искусством личности.

Знаете, я хотел бы поставить спектакль про Купаловский театр. Уже само здание театра на своем веку кого только не повидало. Как говорится, от Кубе — до Лукашенко. Понимаете, этот театр — это такая метафора Беларуси: приходит одна система, вторая, третья…

И все же я более, чем уверен, что купаловцы вернут свой дом. И более того, то, что с ними произошло, — обновит их в творческом плане. Потому что сейчас это как раз тот случай, когда искусство и политика — все вместе. И так и должно быть.

Обращение театральных деятелей «Theatre is dead, long live theatre!» будет доступно с 15.00 по минскому времени по ссылке.