В марте 2017 году были подведены итоги четырёхлетнего проекта «Рефорум». Этот проект стал самым крупным в истории беларусского экспертного сообщества — около 100 независимых экспертов сформировали единую базу данных о концепциях реформирования 16 сфер жизни в Беларуси. REFORM.by встретился с Алексеем Пикуликом, академическим директором проекта «Рефорум», чтобы узнать, кому это выгодно.

Справка: Доктор Алексей Пикулик — руководитель проекта «Рефорум» и до недавнего времени академический директор BISS. Доктор политических и социальных наук Института европейского университета (Флоренция), магистр социологии (Центрально-Европейский Университет, Будапешт), IMARES-Professor в Европейском университете (Санкт-Петербург, 2009-2016).

О себе

— Как нужно жить, чтобы стать академическим директором think tank в Беларуси?

— Это в смысле «как я дошел до такой жизни»? Слушай, давай сразу договоримся: я уйду в глухую самоиронию, чтобы это все даже отдаленно не могло выглядеть как ЖЗЛ по-беларусски.

Все самое интересное у меня началось с того, что в 16 лет я уехал учиться в США. По сути дела, с тех пор живу в самолетах. Кроме Беларуси я успел пожить в 8 странах: США, Германия, Венгрия, Италия, Франция, Румыния, Литва и Россия. В каждой из них я либо учился, либо работал, а иногда и то, и другое. Дольше всего я жил в Италии — во Флоренции у меня была докторантура.

— О чем была твоя диссертация?

— Я занимался тем, что можно назвать сравнительная политэкономия — все, что касается энергетической политики и влияния нефтегазового сектора на постсоветские политические и экономические трансформации.

— И что потом?

— Я быстро понял, что для построения успешной международной академической карьеры нужно обладать двумя свойствами.

Во-первых, ты должен быть искренне уверен в своей гениальности. Почему? Потому, что ты должен вкладывать всю свою страсть в конкуренцию на рынке, уже перенасыщенном научными текстами. Международная наука существует в рамках англоязычных журналов с импакт-фактором, и ты как ученый играешь на этом рынке. В общем, «скажи мне какой твой Хирш (H-index—это, прим. редакции), и я скажу кто ты».

Не бывает науки туземной, бывает только наука международная.

Так жизнь превращается в постоянный спарринг с десятком или сотней других ученых, которые занимаются твоей темой и конкурируют за то, чей текст окажется успешнее… на пару месяцев, пока в другом журнале не выйдет еще более актуальная статья на твою тему.

Во-вторых, наука — это схима: ты скитаешься по миру по различным постдокам и феллоушипам, пока не получаешь заветную пожизненную профессуру в каком-нибудь приличном университете.

Пока ты скитаешься, твои одноклассники и друзья живут яркой и полной жизнью: женятся, разводятся, рожают детей, зарабатывают миллионы, садятся в тюрьму, покупают дома, да мало ли…

Все вокруг веселятся, а ты занимаешься «игрой в бисер»… Я это быстро просек и мне очень захотелось драйва, реализации и денег. И тут поступили несколько параллельных предложений, от которых я не смог отказаться.

Мне предложили позицию профессора международных программ в Европейском Университете Санкт-Петербурга. А Петя Марцев, Павел Данейко (интервью с которым вышло на #RFRM в январе) и Виталий Силицкий предложили присоединиться к BISS. У меня появились бизнес-проекты в Беларуси и России. И я согласился на все эти предложения «оптом». Так я опять начал часто бывать в Беларуси. А после смерти Виталика Силицкого в 2011 году я стал академическим директором BISS.

— И ты это все совмещал и стрелял во всех направлениях?

Да, я просто ну очень много летал и ну очень много работал. И это ж
интересно — совмещать, перемещаться по миру, встраиваться в совершенно разные контексты и среды. Совмещать науку и бизнес. Эдакая интеллектуальная цыганщина.

— Науку, бизнес и бокс? Как учёного затянуло в бокс?

— А бокс это спорт, который реально меняет отношение к жизни и
перестраивает психику. Во-первых, когда ты 5-6 раз в неделю на тренировках регулярно получаешь по морде, перед тобой больше не стоит жизненный вопрос— «а за что это со мной», ну когда что-то в жизни происходит. «Прилетит или нет» — так даже вопрос не стоит. Конечно, «прилетит». Весь вопрос в том, как ты этот удар принял и как ты ответил. Во-вторых, в боксе нет ничего случайного, это как шахматы, только бодрее.

О друзьях

— Ты сказал, что одним из пригласивших тебя в BISS был Пётр Марцев. Я знаю, что вы были очень близкими друзьями. Он сильно на тебя повлиял?

— Да… Мы были действительно очень близкими друзьями. Это была дружба, ежедневное общение, совместные бизнес-проекты… Его смерть была большим
потрясением для меня лично. Его очень не хватает. Сейчас могу без преувеличения и лишнего пафоса сказать, что в Беларуси у Пети была роль «шерпы» — проводника, ментора, гида… А еще он был очень добрым и очень «человечным».

— А где и как вы познакомились?

— Познакомились-то мы давно, но подружились в 2007 или в 2008 году, в купе поезда Киев-Минск. Была забавная история: мы практически всю ночь напролет соревновались за внимание нашей прекрасной попутчицы и, исчерпав все прочие аргументы, попытались друг друга перепить. Открывая очередную бутылку, мы обнаружили, что как-то заговорились, что попутчица давно ушла спать в соседний вагон… Ну и выяснили что поезд уже подъезжает к Минску. В общем, мы перешли на «ты» и немедленно поехали завтракать в News Cafe.

— В следующий раз вы встретились через несколько лет?

— Ну что ты… мы еще долго не расходились!

— Во многом твое видение мира основано на опыте жизни за границей?

— Важен не сам факт биографии — «жизнь за границей», важно то, как глубоко ты в этот опыт ныряешь. Всегда есть соблазн запереться в каком-нибудь мини-гетто с ближайшими соратниками. Этим гетто может быть что угодно — от Брайтон-Бич или бара для экспатов до университетской библиотеки. В общем, тут главное — это начать относиться к самому себе со здоровой иронией, вынести себя же за скобку и получать максимум от новых людей, стран, перемещений. Даже когда сложно.

В 16 лет я попал в неблагополучную мормонскую семью в Юте, в которой меня практически не кормили и с завидным упорством возили в церковь.

Надо сказать, мормоном я не стал, а с голодом тогда помогли справиться две вещи: запасы тунца в подвале дома на случай апокалипсиса (с тех пор у меня с консервированным тунцом сложные отношения) и бизнес, который я придумал. Пришлось. Я начал зарабатывать на продаже бесплатных скидочных купонов сети пиццерий Papa Murphy за, кажется, 50% от их номинала. Это было, конечно, очень нелегально, но реально очень смешно.

— При этом ты не терял связь с Беларусью и легко вернулся?

— Я уже искренне не понимаю, что значит «возвращаться в страну» или «уезжать из страны». Беларусь — моя родина, и я увидел тут пересечение всех моих интересов: от интеллектуальных до карьерных.

И я пошел за этим караваном.

Минский аэропорт комфортен: можно проснуться в центре Минска за два часа до вылета и успеть вовремя. И потом, я все же поехал не в Беларусь, а в три страны сразу, и долгое время продолжил жить в самолетах.

— И после Флоренции тебя не смущают минские «хрущевки»?

— Нет. Не хочу лукавить, но кто я такой, чтобы меня смущали хрущевки.
Безусловно, архитектура, городская среда, еда в ресторанах, климат, люди — все это очень важно, все это влияет на желания, на работу, на настроение. И если много путешествовать, всеми этими ощущениями учишься пользоваться. И понимаешь, что в этот отрезок времени твоему организму нужен именно Рим, именно Нью-Йорк, или именно Рейкьявик. Это как вкусовая палитра, она расширяется, и ты учишься эти города потреблять.

А окружение хрущевок… взгляд же замыливается одинаково — живи ты напротив хрущевки или напротив флорентийского собора Санта Мария дель Фьоре. Ты их перестаешь замечать. Главное тут — возможность регулярно вырываться, тогда и впечатления становятся очень выпуклыми.

— То есть эстетического конфликта с беларусским пейзажем у тебя нет? А этический?

— Да я как-то в согласии с внешним миром вроде. А твой вопрос— это о том, о чем я подумал?..

О «нас»

— Это то, о чем ты подумал! Трогает ли тебя лично то, что происходит в стране?

Сложный вопрос. Скорее, да. Но тут нужен дисклеймер: в любом человеке, который занимался или занимается наукой, есть изрядная доля профессионального цинизма по отношению к эмпирическому материалу. Это обычная профессиональная деформация. И если в это вложить персональные сантименты, то будет плохо.

Хирург не плачет во время операции, а у историков русской революции не должно повышаться давление, когда они слышат фамилию Ленин.

Если же говорить о роли независимого эксперта, то в такой сложной стране как Беларусь — это роль шерпы. Мы как переводчики, которые занимаются переводом смыслов для разных групп расколотого общества. Ведь будет странно, если шерпы вдруг начнут жаловаться на разреженный воздух или на крутой подъем.

А вот если говорить о способах жизни в Беларуси, то тут у меня нет никакого know-how… Мне кажется, что все здесь просто разошлись по «гетточкам», по островкам, по слоям регрессивной реальности. И тут кто на что горазд. Кто-то создал буржуазный островок — сеть отличных ресторанов и баров, и собрал там «свою» публику, которая играет в Нью-Йорк, или там, в Париж, но в самом центре Минска. Кто-то, построил менее буржуазный островок: арт-галереи, кофейни, винные бары…

Кто-то давно ушел на войну и живет в партизанском оппозиционном окопе.
Там практически одни и те же люди уже несколько десятилетий грезят о демократии и капитализме.

И на каждом из этих островов есть свои герои, иерархии, свои правила игры и свои мифы. И самое интересное, что все это вполне нормально сосуществует с нынешней властью, просто потому, что власть — это как совсем другой остров, или, там, район, и туда без особой надобности не ходят. Власть, кстати, не требует от этих групп публичной демонстрации лояльности.

Тебе не нужно быть хорошим октябренком, пионером и комсомольцем, чтобы социальные лифты тебя куда-то вынесли в своем собственном районе.

Да и даже идеологией особенно не грузит. В общем, существует много способов относительно комфортной жизни во внутренней миграции. Иногда, правда, случаются катаклизмы и реальность прорывает эти мыльные пузыри.

— Землетрясения?

— Да. Происходят какое-нибудь 19 декабря 2010 года. Или 25 марта 2017. В такие моменты нарушается микроклимат… и все понимают, насколько хрупки границы жизненного пространства.

Далее обычно происходит всплеск постингов в фейсбуке, но потом все возвращается на круги своя, и все продолжают жить своими жизнями. Все успокаиваются и уходят в отстраненную иронию.

— А политически государство умнеет?

— Мы переживаем системный кризис, и вся эта модель, с раздутым государственным сектором и неэффективными госпредприятиями больше не летает. Летала, когда была качественная анестезия из России, но больше не летает.

Стране нужны технократы.

И они есть: в правительстве много умных технократов, которые занимают свои позиции не потому, что они очевидно лояльные, а потому, что они очевидно умные и профессиональные. Но тут возникает извечная дилемма: за провал технократов отвечает политический лидер — и он же отвечает за их успех.

Вспомни о кейсе Ющенко (бывшего эффективного управляющего Нацбанка Украины) или Саакашвили (бывшего эффективного министра юстиции) — на волне успеха они ушли в оппозицию и взяли власть в своих странах. По технократам постоянно рикошетом бьет асимметрия информации — тут важно не только то, что они делают, а как это интерпретирует политический лидер.

Есть еще один белорусский побочный эффект. В момент кризиса и
технократы, и просто лояльные начинают работать с удвоенной силой. В итоге
они друг другу начинают мешать: одним сложнее выстраивать отношения с ЕС, пока кто-то другой гоняет водометы по центру, а кому-то сложно привлекать
инвесторов, пока кто-то другой смотрит на бизнес через призму взыскания штрафов. И если многовекторность внешней политики в случае Беларуси — это хорошо, то внутренняя многовекторность — это проблематично.

О «них»

— Когда заходит разговор о реформах, Сингапур, наверное, наиболее часто цитируемый опыт. Беларусы способны на такой скачок?

— Теоретически. Но скачок нужен уже совершенно иной — успешные модели прошлого уже ничего не дают, они устарели и даже больше не тлеют. Нужны новые модели. Кстати, была отличная цитата Дэнни Родрика, которая мне очень нравится:

«На одного Ли Кван Ю приходится несколько десятков Мобуту».

Проблема в том, что для догоняющего скачка должно сойтись слишком много звезд: и большие кредиты, и правильно скопированные и тщательно выращенные институты… СССР копировал Германию, Германия копировала Англию, Южная Корея копировала Японию.

Вдобавок, нужно попадание в технологические тренды и правильная мобилизация бизнеса. В случае Кореи — это значительная роль чаеболей (южнокорейских финансово-промышленных конгломератов). Поэтому — получится у Беларуси или нет, зависит от многих факторов. Есть все же большой knowing-doing gap — важно не только знать что делать, но и как делать.

То, на что беларусы очевидно способны — это создание «карманов эффективности». Когда у какого-то кластера или сектора появляется эффективный куратор наверху, который выводит курируемый сектор из-под действия общих правил и процедур, на выходе получается ПВТ.

О Европе

— В своем интервью для «Новой Европы» в 2013 году ты сказал, что у Европы в то время было мало рычагов для влияния на ситуацию в Беларуси. Как изменилась ситуация с того времени?

— Да, я это говорил до начала событий с Украиной. С тех пор рычагов добавилось, просто потому, что в Беларуси изменилось восприятие ЕС.
Брюссель стал гораздо более важен, чем был до этого. Простая оценка рисков.

Нужно понимать, что ЕС не готов оплачивать ни проевропейский курс Беларуси, ни ее роль миротворца в регионе.

Воспринимать Европу как «поставщика анестезии» вместо России было бы недальновидно: никто не будет покрывать «кассовый разрыв», который случился с Беларусью. ЕС хотел бы видеть в Беларуси стабильного, независимого партнера, который разделяет европейские ценности. Это как если вдруг вас заносит в отель all inclusive, то хочется видеть вменяемых соседей в очереди за завтраком.

— И каковы перспективы белорусской интеграции в ЕС?

Вопрос так никогда даже не стоял. Что такое европейская
интеграция? Это создание комплексных институтов и синхронизация правил игры. Это, в конце концов, 200 000 страниц acquis communataure, общей правовой системы, которую нужно взять и имплементировать в национальное законодательство. Выгодны ли для Беларуси эти правила оптом? Нет, конечно. Понимаешь, у ЕС всегда была дилемма — что делать с теми странами Восточной Европы, которые не хотят в ЕС? Что делать с теми, на кого не работает ни рычаг (leverage) ни стабильные связи (linkage)? Были придуманы и Политика Соседства, и Восточное Партнерство, и прочие попытки нащупать взаимодействие…

— И на этой волне возник BISS?

— Так совпало. Дальше это только моя личная интерпретация. В возникновении BISS сошлось много факторов. С одной стороны — члены Совета пошли на
эксперимент: научить русскоязычных и белорусскоязычных интеллектуалов работать совместно. С другой стороны, BISS появился более 10 лет
назад в ситуации, когда появился спрос на некоторую независимую позицию,
которая бы существенно отличалась от привычной мантры «во всем виноват Лукашенко», «всему виной какая-то не такая национальная идентичность белорусов», «виват, демократия, и режим скоро падет».

Так BISS занялся изучением «социального контракта» и добавил многое в дебаты о Беларуси. Да, был еще один фактор — амбиции некоторых членов совета создать независимую организацию, которая бы генерировала видение будущего Беларуси. Стоит оговориться: две моих каденции истекли, и я могу лишь говорить о периоде до начала марта 2017 года, когда я за эту организацию отвечал. BISS старался стать независимой технократической организацией «над схваткой», которая бы создавала знания, проводила исследования и предлагала рецепты. При этом, мы удерживались от того, чтобы начать обслуживать чьи-то интересы.

— На ваших ивентах были представители власти. Получается, все же, что вы и их интересы обслуживали?

-Если видеть все черно-белым, а еще добавить неистребимую тягу к конспирологии, то получается, что да. Если же выйти за рамки «свой-чужой» и «черное-белое», то, что касается обслуживания интересов, все сложнее.

Пример. В рамках проекта «Рефорум» было мобилизовано 16 внешних экспертных команд. Около 100 человек работали над написанием предложений об улучшении правил игры в 16 областях. Это более 2000 страниц текста. Будет ли что-нибудь из этого реализовано? Да. Но опять же, это вопрос к тем, кто принимает решения в стране.

Я вспомню персонажа книги Кена Кизи: «But at least I tried».

В целом, я считаю, что мы создали правильный пример межсекторального сотрудничества бизнеса, экспертного сообщества и государства, и полагаю, что этот опыт нужно продолжать. Но я повторюсь: в стране, где каждый сидит в своем окопе, сама мысль о дружном выходе из окопов, видимо, кажется невыносимой.