«Родители не приедут, потому что надо спасать страну». Интервью с Анной Коноваловой, чьи дочь и зять — в СИЗО

«Тоня Коновалова — необъявленный лидер камеры. Если в чем-то сомневаемся, задаем вопрос Тоне, слушаем ее команды разобраться с порядком в вещах или общей свалкой еды. А Тоня заботится о нас — всегда пересчитает для раздатчиков кому порцию, кому просто пустая миска, встает утром и начинает кипятить воду в наших кружках. Она сидит с сентября, муж — с октября, дети с бабушкой уехали», — так написала о доверенном лице Светланы Тихановской правозащитница Татьяна Гацура-Яворская.

20 апреля в Минском областном суде начался процесс по так называемому делу телеграм-канала «Армия с народом». На скамье обвиняемых — Антонина Коновалова и ее муж Сергей Ярошевич, Сергей Спариш, Сергей Коршун и Евгений Привалов. Еще двое фигурантов скрылись за границей. Обвиняют всех в приготовлении к участию в массовых беспорядках и подготовке к ним иных лиц (ч.1 ст. 13 ч.2 ст. 293 УК, ч.3 ст. 293 УК), а Спариша вдобавок в препятствовании работе ЦИК по ч. 2 ст. 191 УК.

Мать Тони, Анна Коновалова, вместе с двумя маленькими внуками покинула Беларусь сразу после задержания дочери. Сначала они три месяца провели в Украине, затем переехали в Варшаву. Дети только сейчас начали ходить в садик, и вроде бы им очень нравится. А каждое воскресенье бабушка с внуками выходят на митинг с плакатом о том, что власти забрали у них маму и папу. В большом и эмоциональном интервью Reform.by Анна Коновалова рассказала драматичную историю своей семьи.

— О вашей дочери почти ничего не известно. Чем она занималась до лета 2020 года?

— Моей Тоне 32 года, в июне ей будет 33, мы с детьми готовим для нее стихотворение (на день рождения — прим. reform.by). До декрета Тоня работала диспетчером в логистической компании, потом и логистом. Из первого декрета сразу ушла во второй. Он закончился, когда началась президентская кампания, и дочь была в поиске работы. На старую она вернуться не могла, потому что работа там по двенадцать часов, а с двумя маленькими детьми это не вариант. Ей нужно было вовремя завести детей в сад, вовремя их забрать, а я помочь не могла тут, мы с мужем проживали за Минском. Поэтому Тоня искала работу с графиком от восьми до пяти. Но если что-то и было, то с двумя маленькими детьми не особо хотели брать. Тоня очень грустила по этому поводу. Дочь достаточно самоорганизованная, и ей хотелось как-то состояться в карьере. Тоня еще и училась заочно на юриста в частном университете.

— Как Антонина стала доверенным лицом Светланы Тихановской? Они были раньше знакомы?

— Канал Сергея Тихановского показала ей я. С самого основания канала я была подписчицей «Страны для жизни». Мне очень нравился Сергей. Тоня первые свои 23.34 (статья КоАП — прим. reform.by) получила в апреле прошлого года за то, что вышла к микрофону Тихановского. Дочь тогда оштрафовали на 25 базовых. Тоня, перед тем как пойти в волонтеры президентской кампании Тихановских, спросила у нас с моим мужем, поддержим ли мы ее. Конечно, мы поддержали. Я сама участница митингов, была на Плошчы и в 2006-м, и в 2010-м, была на марше нетунеядцев, я всегда выходила за предпринимателей и прекрасно понимала, что происходит вокруг. Наша семья никогда не была аполитичной, вот и дочь с активной гражданской позицией.

В марте у Тони была сессия, она попросила присмотреть за детьми. Я забрала их к себе в загородный дом на две недели. Вы знаете, я сначала считала дни, когда отдам детей обратно, чтобы заняться наконец своими любимыми делами. Мы шутили с дочкой про это. У меня же было ремесленничество, я занималась изделиями из козьего пуха, было очень много клиентов. Все пришлось отложить, потому что маленькие дети требуют внимания.

А после сессии Тоня тяжело заболела, скорее всего, у нее был коронавирус. И вокруг «корона» бушевала, поэтому малыши у меня так и остались. Тоня лечилась своими силами, сделать КТ было невозможно, флюорографию — почти невозможно. И коронавирус на нее точно повлиял. Тогда она лицом к лицу столкнулась с системой. Однозначно, именно после этого дочь решила пойти в волонтеры и собирать подписи за Светлану Тихановскую.

Я не в курсе, как дочь познакомилась со Светланой. На эту президентскую кампанию у меня была одна задача: я смотрю за детьми. Несколько раз я просилась выйти на марш, чтобы посмотреть на людей и поучаствовать в происходящем. Дочь говорила: «Мама, у тебя совсем другая миссия. Революция — дело молодых». Хотя я с этим не согласна. Я считаю, это должно было стать делом людей, которым более сорока лет. Потому что это мы позволили свершиться такому злу.

— А как ваш муж, военнослужащий, отнесся к деятельности дочери?

— Мы ее поддерживали, мы поддерживаем ее и сейчас. Это наш ребенок, это ее выбор, и мы должны ее поддержать.

— Как проходило для вас и Тони лето 2020 года?

— Антонина вместе с другими волонтерами ездила по всей Беларуси и собирала подписи. Сегодня она была в Бресте, а завтра они ехали в Столбцы. У них было очень много работы, они сильно выматывались. Люди, которые подписывались за Светлану Тихановскую, несли им еду. Летом я с дочерью очень мало виделась, но созванивались мы с ней каждый день. Когда она звонила, она всегда была очень уставшей и первым делом интересовалась, как мы и как дети.

— Кстати, а со Светланой Тихановской вы знакомы? Как вы к ней относитесь?

— Лично не знакома, но отношусь я к ней очень хорошо. Она молодец.

— Тоня не боялась, что ей отомстят за работу? Когда Тихановская была вынуждена уехать, Антонина не думала сделать то же?

— Я думаю, что дочь рассматривала вариант выезда из страны. Я не уговаривала ее уехать, говорила ей, чтобы она смотрела сама. Я очень переживала за ее безопасность. Когда случились события 9 и 10 августа, когда не было связи, мы с мужем сходили с ума. Это переживание равносильно физической боли.

— Расскажите, как задержали Тоню.

— Перед воскресным маршем 6 сентября Антонина вместе с другими волонтерами остановилась попить кофе. У нее был бейдж «Доверенное лицо Светланы Тихановской», но дочь даже не выходила из машины, ждала, что принесут кофе. Подъехал автобус с силовиками, и всех задержали. Ночь они провели в РУВД, а рано утром их вывезли на Окрестина. В десять утра был суд по скайпу, судья дала Антонине 60 базовых, а потом дочь исчезла.

На Окрестина изначально нам говорили: «Да вы что, был суд, она уже где-то пиво пьет. Она вышла, ее здесь нет». Но я ведь понимаю, что дочь первым же делом сообщила бы об освобождении. Мы метались по всем изоляторам, а 9 сентября подали заявление о пропаже человека. После этого вечером нам позвонил следователь и адвокат. Они сказали, что дочь задержана на 72 часа по уголовному делу. Больше ее не выпустили.

— Правда, что муж Тони, Сергей Ярошевич, тогда был вне Беларуси, но решил вернуться после ареста жены?

— В июле его первый раз задержали как администратора телеграм-канала «Армия с народом». Отпустили, а потом снова задержали. Сергей работал в логистической компании водителем, часто ездил в командировки и в конце июля уехал в Россию, потому что боялся преследования.

Он действительно вернулся в Беларусь после задержания Тони. А 2 октября его самого задержали. Я не знаю, зачем он вернулся. Да мы и не знали, что зять вернулся. О его задержании я прочла в интернете, при каких обстоятельствах это случилось, я не в курсе. Адвокат сказала, что Сергея били, по ее словам, на нем были видны побои.

— Что им вменяют? Как вы относитесь к обвинениям?

— Две части 293-й статьи УК. Им грозит от трех до восьми лет лишения свободы. Что касается моей дочери, ее обвиняют в том, что она якобы была инструктором по координации протестов, якобы она инструктировала людей, как колоть ОМОН пилочками и заливать краской. Как я отношусь к обвинению? Моя дочь — инвалид детства по зрению, ну какой из нее может быть инструктор по беспорядкам?

Моя дочь — волонтер кампании «Страна для жизни». Она собирала подписи для выдвижения Светланы, она помогала в организации проведения разрешенных митингов в поддержку Светланы, она как волонтер развозила воду, когда с водой в Минске была авария. Я уверена, что дочь никакого отношения не имеет к телеграм-каналу «Армия с народом».

Всего следствие наделало двадцать томов по этому делу, вот всю первую неделю суда только материалы читали (процесс открытый — прим. Reform.by). По материалам дела, канал создал Привалов, остальные администрировали. Дочь мою, я считаю, просто потянули за ее мужем. Но мои слова ничего не значат.

Я уверена, что Тоня ничего не делала, у нее нет ничего в телефоне, она сидит просто из-за того, что ее оклеветали. Там в материалах дела, которые зачитывали в суде, есть показания еще одного обвиняемого, который был администратором этого телеграм-канала, а сейчас он за границей. Вот он дал показания против Тони.

Сама Тоня от дачи показаний на следствии отказалась полностью. Как и Сергей Ярошевич.

— У Антонины с мужем двое детей. Расскажите о них. Как они переживали происходящее: сначала мамину активность летом, а потом обыски, задержания?

— Насте четыре с половиной, а Ване шесть с половиной. Дети очень активные и общительные, им хорошо там, где есть дети. Летом мы говорили им, что мама и папа работают. Когда их отец покинул страну, мы тоже говорили, что папа работает. Он часто ездил по командировкам, поэтому они не особо что-то заподозрили.

Тоня, когда проезжала недалеко от нашего дома, всегда заезжала. Дети очень радовались ей, хоть она и приезжала поздно. Она с ними поспит, пообнимается…  Бывало, Тоня оставалась ночевать вместе с другими волонтерами. Мы с мужем старались им организовать баню, покормить их. Тоня была очень уставшей. Вот представьте: идет дождь, девочки-волонтерки бегут в дом, в руках несут папки с подписями, замотанные плащами и куртками, а сами идут под дождем раздетые. Уже это говорит о том, что люди молодцы.

Мы с детьми ездили к Тоне на разрешенные митинги. Ходили в национальной одежде. Я и сейчас, в Варшаве, учу детей, что мы беларусы и должны этим гордиться, мы каждое воскресенье ходим на пикеты.

А тогда… Наши дети пережили два обыска. Один обыск был в минской квартире, в июле, по делу зятя. А второй обыск, тоже по его делу, произошел 6 августа в нашем с мужем доме. Он выглядел как вооруженный захват. Произошло это в час дня. Приехало два «уазика» вооруженных солдат, три офицера в гражданской одежде и машина гражданских из местного РУВД. Всего участвовало в обыске человек двадцать. Дома была я с мужем и внуки. Гражданские забежали на участок, ногой выбили калитку, а солдаты побежали по периметру участка. Военные стояли по всему участку. В дом первыми ворвались люди в гражданском, а в доме была наша собака — русский черный терьер. Собака присела, начала выть, и «гости» опешили, это, наверное, и помогло сдержать их пыл. Конечно, они кричали, что сейчас застрелят собаку, но ничего ей не сделали. Во время обыска изъяли всю технику, только свой телефон я успела спрятать.

А дети в это время прыгали на батуте, достали шланг с водой и обливали друг друга, это помогло им отвлечься от испуга.

— Когда вы приняли решение уехать из страны? Как это было?

— Когда мы поняли, что Тоню задержали по уголовному делу. Решение уезжать принималось очень быстро.

Понимаете, я не вчера родилась, и я помню, как Ирина Халип боролась за своего сына (после Площади-2010 Андрей Санников и Ирина Халип были арестованы, их маленького сына пытались забрать из семьи, его бабушка едва смогла добиться опеки — прим. reform.by). Я понимала: чтобы сломать мою дочь, они могут давить на нее через детей. И я не могла позволить этому случиться. Я видела, что происходило в стране все эти годы, что происходило из-за декрета №18 и что происходило в детских домах. Я очень благодарна Ирине Халип за то, что она освещала свой опыт. Это мне помогло понять, что спасать детей нужно немедленно.

Внук Ваня тогда, кстати, услышал наши разговоры с мужем и все понял.

Был сентябрь, было тепло. Утром дети попрыгали на батуте, днем Насте залечили зуб, а в три часа ночи мы переходили границу. Детей вырвали из того мира, в котором они были счастливы.

Нас довезли до беларусских пограничников, высадили, мы прошли контроль и пошли по нейтральной полосе. Это примерно три километра, вокруг лес и темнота. У нас был один рюкзак, на Насте были Ванины кеды, потому что домой в Минск к ним мы не заезжали. Дети ведь с марта у меня жили, Настина обувь стала ей маленькой.

— А почему не заехали за их вещами?

— Закомые съездили к дому Тони и Сергея и сказали, что под подъездом стоит бусик силовиков.

— Когда вы шли в темноте на границе, детям было страшно?

— Не знаю. Мы просто шли по дороге, держались за руки, о чем-то переговаривались. И в один момент Ваня у меня спросил: «Бабуля, а что, наша мама в тюрьме?».

Этот вопрос застал меня врасплох, я поняла, что врать и придумывать что-то нельзя. Я ему сказала: «Да, Ванюша, ваша мама в тюрьме». Он уже потом сам рассказал об этом Насте. Внучка иногда сядет, взгрустнет и говорит со слезами: «Я волнуюсь за маму и папу». Я спрашиваю ее, почему, а она отвечает: «Потому что они в тюрьме».

— Когда вы перешли границу, вас кто-то встречал в Украине?

— Нас встретили беларусы, которые уехали раньше. Мы с детьми три месяца жили в украинском Доме прав человека. Местные жители нам старались помогать: с питанием, овощами, фруктами, теплыми словами. Я с большой благодарностью вспоминаю всех, кто нам помог. Ведь когда мы с детьми уезжали из Беларуси, мы уезжали в пустоту.

— А почему потом уехали в Польшу?

— У меня заканчивался легальный срок пребывания в Украине, и я вынуждена была уехать. Выбрала Польшу, потому что мне обещали помочь, чтобы я могла спокойно жить с малышами.

Когда мы уезжали, в автобусе я сказала Ване, чтобы он поспал, потому что скоро граница. Но внук сильно разволновался и так и не смог уснуть. Видимо, все же тот опыт с украинской границей был для него травмирующим.

— Вы уехали с детьми одна, без вашего мужа, их дедушки. Почему?

— А как он уедет, если там осталась его дочь? Он должен быть до конца, пока не выпустят Тоню, он должен поддерживать ее. Конечно, я скучаю по нему, я же женщина. Это тяжело.

— Как вы одна справляетесь в чужой стране с двумя маленькими детьми?

— Сложно ответить. Я просто понимаю, что это надо делать — смотреть за малышами. Я не могу пожаловаться и полежать. Но я же бабушка, я не мама. И внукам я не могу дать то, что дала бы им мама.

Мне тяжело и физически, и юридически, и материально. Мы с малышами ни под один из фондов не подходим: мы не уволены с работы, мы не потерпевшие. И сейчас у меня большие проблемы с юридическими нюансами, в Польше мне нужно доказать, что я являюсь детям опекуном, чтобы мой опекунский статус был закреплен в этой стране. Для этого нужно, чтобы польский суд признал меня опекуном, польский куратор будет проверять жизненные условия — все очень сложно. Как только мы сможем закрепить мое опекунство, у нас будет доступ к медицине и мы сможем подать на беженство.

Но я скажу, что беларусы действительно невероятные. Мне очень помогают беларусы и беларусские диаспоры, последние сняли нам жилье. И поляки помогают. Я всегда говорю малышам, что у доброты нет национальности. Недавно Ваня сказал, что был очень счастлив в нашем с мужем доме, и вспомнил свой велосипед «Аист». Девочка-волонтерка одного из фондов купила ему велосипед.

— В каком дети вообще настроении?

— Когда они видят в интернете новость про Тоню, кричат «Это же наша мама!». Они радуются письмам Тони, которые передает мой муж. За лето я научила их читать. Тоня пишет им печатными буквами письма и рисует. Тоня вообще творческий человек и начала рисовать в СИЗО для детей. Муж фотографирует письма, а дети читают.

— Как в целом дела с корреспонденцией?

— Очень плохо. Тоня так и не получила ни одного моего письма. И я ее письма напрямую не получаю. Хотя она пишет маме, мне Саша Потрясаева сказала (Потрясаеву в апреле осудили на 3 года «домашней химии» и выпустили из СИЗО — прим. reform.by). Куда эти письма идут — мне непонятно.

— Что Саша Потрясаева говорила про Тоню?

— Хорошее. Если честно, это слишком личное… Но в общем — Тоня не дает унывать девочкам в камере, воюет с администрацией за права заключенных.

Я не знаю, что Тоне помогает держаться. Но, если честно, я и ожидала от нее, что она будет держаться, будет мудрой. Думаю, что она спокойна за малышей, потому что она знала, что я ее выручу и защищу ее детей. У нас хорошие отношения с дочерью. Я, когда шла с детьми в темноте на границе, понимала, что защищаю не только внуков, но и дочь. Я прекрасно понимала, как на нее могли давить.

— Вы говорите с детьми про будущее?

— Я им всегда говорю, что мы беларусы и мы должны быть самыми лучшими. Вот идем в садик — говорю им, что они должны друг за друга заступаться и быть вместе. Ване говорю заступаться не только за сестричку, но и за всех девочек. Говорю, что Польша очень гостеприимная страна и нужно учить польский язык. Об этом мы с ними и говорим.

— Что они говорят о родителях, о ситуации? Недавно одна журналистка делилась впечатлениями с варшавского митинга и рассказала, что ваши малыши пели песню «Выходи гулять».

— Это же дети. Ваня может рассуждать: «Бабуля, а почему генерал не придет к своим солдатам и не скажет разбить войска таракана?». Иногда внук может сказать: «Бабуля, плохо жить без родины». Спрашивал, что такое страна для жизни. Я ему сказала, что это та страна, которую хотели построить его родители, страна, в которой всем будет хорошо. И внук спрашивает, мол, так же хорошо, как в деревне? Вот там он был очень счастлив.

Я иногда им говорю, что скоро мама с папой приедут, и я смогу делать, что хочу. Ваня отвечает: «Нет, родители не приедут, потому что нужно спасать страну».

Дети не очень часто спрашивают про родителей, но они знают, что родители их любят и очень скучают по ним. Зять пишет очень короткие письма и в каждом пишет, что очень любит и скучает по своим детям. Тоня детей учила, что, когда что-то не получается, нужно сделать вдох-выдох и начать сначала. Теперь они мне советуют так делать, когда у меня что-то не получается.

— Что вы чувствуете, когда думаете о том, как сейчас поступают с Тоней?

— Берет сильная тоска по прошлым временам. Все праздники мы праздновали всей семьей, мы были очень счастливы вместе.

А самое тяжелое — это чувство бессилия. У меня настолько болит сердце за дочь, вы даже не представляете. Это обида, что я не могу никак повлиять на обстоятельства, это какая-то горечь отчаяния, что ли. Человек сидит ни за что.

— Вы вините кого-нибудь во всей этой ситуации?

— Себя и наше поколение. Я виню в происходящем всех беларусов, которым больше сорока лет.

То, что происходит в нашей стране, — это наша вина, а не двадцатилетних и тридцатилетних. C каждым годом страна превращалась в безликое нечто.

Победа все равно придет. Просто если это растянется на долгие годы, хотелось бы все же застать нормальную страну и пожить в ней. Вы посмотрите, какие у нас хорошие, умнейшие люди.

— Те, кто сталкивался в СИЗО с Антониной, описывают ее как лидера. Опишите свою дочь, какая она? Чем она увлекалась на свободе, Какие у нее сильные черты? Каким она была ребенком?

— Для нас, как родителей, Тоня всегда была и есть хорошей дочерью, она для нас маленькая девочка. Тоня — любимый ребенок, она у нас единственная в семье. Муж делал все, чтобы Тоня не выросла эгоисткой. У нас всегда в доме были животные, и дочь росла ответственным человеком, если нужно погулять с собакой, она идет и гуляет. С малого ведь начинается — с таких вещей, как забота о животных, складывается ответственность. Отец Тони — военнослужащий, и он всегда дочь учил честности.

И Тоня отличная мама. Вы даже не представляете, какая она мама! Она детей водила на все открывающиеся выставки, на все премьеры. Мне недавно Настя сказала: «Бабушка, мы с мамой ходили в кино, где были большие радужные очки, и мы ели попкорн». Девочке четыре года, и она помнит это, а ведь маму она видела последний раз 31 августа.

Я горжусь своей дочерью, и, конечно, я буду ею гордиться. Была бы она другим человеком, то тоже бы гордилась ею. Ведь она мой ребенок.

— Вы когда-нибудь жалели о том, что дочь проявила инициативу?

— Конечно, мысли такие посещали. Ведь мы думали, что революция случится быстро, никто не ожидал, что все затянется надолго. Но так, чтобы жалеть… Нет, не жалела. Я верю в победу.

Я как-то еще летом спрашивала дочь: «Дочура, ты же деток не видишь, не жалеешь, что занялась этим всем?». А она отвечает: «Мама, я познакомилась с такими хорошими людьми!».

— Отец Тони был на суде, что он рассказал про дочь?

— В марте он был на свидании с ней. Он сказал, что она очень похудела, старалась шутить и поддерживать нас с мужем. Она все время говорила: «Вы сильные — и я сильная». Он очень расстроился после свидания с дочерью. Первое, что он сказал мне: «Нюра, я когда ее увидел, пустил слезу, но успел ее смахнуть». Тоня потом написала, что видела слезы на его глазах.

И на суде Тоня хорошо держалась. Но ее пока не допрашивали.

— Что вам известно о суде, как проходит процесс? Что приводится в качестве доказательств вины?

— Для нас то, что зачитывается на суде, все в новинку. Мы ничего не знали, какие следственные действия происходят в отношении дочери. Мы буквально недавно поменяли адвоката, потому что к предыдущему утратили доверие. Про дело мы вообще ничего не знали. Уже зачитывали в суде обвинение, а мы даже не знали статью, по которой дочь и зятя обвиняют. Из-за неведения было упущено очень много времени.

— У вас есть надежда? На что?

— Надеюсь на нового адвоката. Хотелось бы надеяться, что судья во всем разберется, что суд будет честным, но это, конечно, смешно. Рано или поздно все это закончится.

— Вы готовы к тому, что дочь с зятем могут получить реальный срок? Думали, как вы будете жить, если это случится?

— Конечно, не готова. Но у меня нет выбора: если срок они все-таки получат, мы будем бороться все равно.

С собой я забрала самое дорогое, что есть в нашей семье: это наши дети, а они — наше будущее. Маленькими шагами мы обустраиваем наш быт, наше будущее. Я стараюсь не планировать жизнь дальше трех дней.

В Беларусь возвращаться я не буду, потому что понимаю, что нам там будут вставлять палки в колеса. Конечно, домой очень хочется, чтобы лечь в свою подушку. У нас на участке сад, там растет сорок деревьев… Больно очень и хотелось бы, чтобы все изменилось. Муж до сих пор не может съездить в квартиру к Тоне и Сергею: ему там очень больно.

— Если бы вашу дочь сейчас выпустили, что бы вы ей сказали?

— Я бы в сторонке поплакала, чтобы она побыла с детьми. Понимаю, как у нее болит душа и сердце. Она не видит, как у ребенка выпал первый зуб, как дети научились читать, как Настя поет и танцует. Я ее обняла бы, порыдала и отошла бы в сторонку. Свою Тоню я очень понимаю.

Дополнено 4 мая. Прокурор запросил для Коноваловой и Ярошевича 5,5 лет лишения свободы. Приговор будет вынесен 7 мая.

* * *

Понравился материал? Обсуди его в комментах сообщества Reform.by на Facebook!