Антонина Стебур. Фото: Олег Самойленко
17 сентября на одном из самых важных событий в мире современного искусства documenta 15 команда Интернациональной коалиции работниц и работников искусства против войны в Украине (antiwarcoalition.art) представила свою инициативу, сфокусировавшись на теме «Нечеловеческие агенты во время войны».
А 28 сентября произошли сразу два события – открытие выставки «Коалиция» в Познани (где antiwarcoalition.art. – один из участников) и однодневная программа («Один день с antiwarcoalition.art») с показом работ и скринингом в арт-центре ZKM в Карлсруэ.
Антонина Стебур – одна из кураторок проекта antiwarcoalition.art, преподаватель курса по арт-активизму в Университете культуры в Берлине. Мы поговорили с ней про антивоенное движение, сети солидарности, тактики сопротивления и инфраструктуры заботы.
– Название вашей платформы говорит само за себя – antiwarcoalition.art. Цели прочитываются из названия. Кто организаторы этой инициативы и как она создавалась?
– Наша инициатива изначально задумывалась как интернациональная, сегодня на платформе мы собрали более ста работ художников со всего мира – из Колумбии, Турции, Мексики, Беларуси, Боснии и Герцеговины и, конечно, из Украины и других стран. И команда наша тоже из разных стран: часть из Беларуси, кто-то покинул страну в 1990-х годах, как Максим Тыминько, Лена Пренц или Александр Комаров, кто-то, как я, Аня Чистосердова и Валентина Киселева, были вынуждены уехать в 2020–2021-м. Важно, что мы делаем эту платформу вместе с украинскими кураторками Наташей Чичасовой и Татьяной Кочубинской.
У проекта симптоматичная предыстория: мы собирались организовать альтернативный павильон на Венецианской биеннале, но началась война и стало понятно, что такой павильон невозможен ни концептуально, ни этически, ни политически. Из этой невозможности и проблематичности и появился проект Интернациональная коалиция работниц и работников культуры против войны в Украине.
Мы воспринимаем широкомасштабное вторжение России в Украину не как конфликт между странами, а как то, что затрагивает – так или иначе – всех жителей планеты, например, через возможный экологический кризис в связи с угрозой российских бомбардировок крупных АЭС в Украине, или угрозу голода из-за минирования сельскохозяйственных полей и оккупацией России выходов к Черному морю, что ведет к перебоям в цепочках поставок зерна.
Мы создавали коалицию и для обмена опытом: приглашаем художников из разных стран, которые работают с темами войны, репрессий, протестов, солидарности. В этих встречах и в диалогах между работами просматриваются разные сюжеты, такие, как связь между домашним насилием и политикой репрессий, анализ того, как развивается глобальная экономика в связи с войной, где проходят линии колонизации, как западные страны включены в эту войну, например, по причине того, что не могут быстро приостановить поставки нефти и газа из России.
Мы обнаружили, что существуют страны и опыты, которые можно сравнивать между собой. Например, есть пересечения между опытом сирийских беженцев и беженцев из Украины или Беларуси.
– Расскажите подробнее про эти пересечения…
– Эти линии пересечения могут быть очень прямыми и материальными, а могут быть более сложными. Как раз на нашей дискуссии в Карслруэ, обсуждая роль художника как медиатора, как того, кто связывает разные контексты и группы, мы говорили о прямой связи между российско-украинской войной и войной в Сирии, про то, как эти события связаны через военную инфраструктуру. Украинский художник Николай Карабинович заметил, что бомбежки Алеппо и бомбежки городов Украины не только осуществлялись Россией по одному и тому же сценарию, но в них участвовали одни и те же подразделения и солдаты. Это приводит к мысли о том, что мы живем с ситуации, когда открытость мира означает, что ни одно событие на существует в изоляции, а встроено в сложный комплекс взаимосвязей.
Это делает мир нестабильным, но и возвращает нас к идее солидарности – как системы инфраструктур, которые бы поддерживали наши хрупкие, уставшие тела.
– Вы считаете, что искусство может предложить в этих условиях подходящий инструментарий?
– Начиная с 24 февраля я ощущаю своеобразное онемение языка, когда мне просто не хватает слов, чтобы описать то, что происходит: на личном уровне – не хватает словарного запаса, теорий, на уровне политическом – недостаточно хорошо работает политическая практика, международные институции не справляются с теми вызовами, которые постоянно возникают. Происходит залипание и затормаживание. Именно поэтому дискуссии, в которые вовлекаются не только художники, но и исследователи из разных стран, становятся крайне важными.
Но этому онемению языка, то есть чувству, когда ты так сильно шокирована, что у тебя буквально нет слов, в арсенале искусства (кстати тоже слово из политический и даже военной терминологии) есть множество инструментов, которые дают возможность работать политически – воображение, игра, формирование гипотетических смыслов, соединения несоединимого.
Все эти инструменты помогают ответить на вопросы: какое будущее мы хотим?
Как нам жить вместе?
На выставке doсumenta украинская художница Алевтина Кахидзе провела воркшоп, посвященный инвазивным растениям. Через эту инвазию она провела аналогии с вторжением в Украину. Мы понимаем, что это грубая аналогия, что с точки зрения истории или любой другой науки она недопустима. Но с точки зрения искусства – вполне, потому что у художника есть такой инструментарий, с помощью которого можно создать метафору, в которую легко зайти и с помощью которой будут образовываться новые смыслы.
Важно понимать, что искусство не является украшательством, оно может быть социально-критическим. Мы рассматриваем искусство как то, что может влиять и изменять мир или, по крайней мере, быть частью таких изменений.
– Как раз о потере языка вы рассуждали на мероприятии «Один день с antiwarcoalition.art» в Карлсруэ…
– Да, мероприятие в музее ZKM в Карлсруэ называлось «Когда язык потерян. Возможности искусства перед лицом войны». Мы показывали работы и провели дискуссию. И в этой дискуссии были люди из разных стран: я, Николай Карабинович (Украина-Бельгия), Владимир Милодинович (Сербия), Лаура Уэртас Миллан (Колумбия-Франция), модераторкой дискуссии была украинская кураторка и моя коллежанка по антивоенной коалиции Наташа Чичасова.
Мы говорили об искусстве в ситуации войны, репрессий, насилия. Мы говорили о проблематичности фигуры художника как героя. Потому что в этой героизации есть зерно насилия, иерархии, а также в таком восприятии художника запускается механизм эксплуатации, поскольку любая акция, картина, инсталляция – это работа, за которой стоит множество людей: тех, кто на тебя повлиял, тех, кто поддерживал тебя, тех, кто выполнял невидимую для зрителя работу – техническую, менеджерскую, переговорную и т. д. Интересно, что Лаура Уэртас Миллан говорит о том, что в Латинской Америке есть практика перечисления и проговаривания имен тех людей, которые на тебя повлияли. И это очень важный фокус: никто не работает в одиночку, также как и идеи не приходят из ниоткуда.
Но мы говорили и о том, как художники могут вскрывать линии власти: колонизацию, эксплуатацию, агрессию, репрессии, как они могут работать с памятью, с историей, связывать разные контексты. Николай Карабинович рассказал, что одна из его работ «Песни южных славян» 2015 года была создана под влиянием поиска таких взаимосвязей. В ситуации войны и оккупации Россией части территорий Украины художник отправился в Сербию, где хотел проанализировать работу политики памяти, чтобы показать разрушительную силу пропаганды и манипуляции, связанные с политикой памяти.
– После 2020 года множество беларуских художников вынуждено было уехать. Как это ни трагично, но в этом можно увидеть и положительную сторону – новые контакты, институции, новый опыт взаимодействия…
– История беларусского искусства в эмиграции началась не в 2020-м. Наше искусство имеет корни существования одновременно и в Беларуси, и за границей. Большая волна эмиграции была в 1990-х, и часть нашей команды коалиции – из тех, кто уехал тогда из Беларуси. Отличительная черта нашей художественной эмиграции заключается в том, что она остается связанной с беларусским контекстом, многие культурные работницы и работники участвовали и продолжают участвовать в художественной жизни, выстраивают структуры поддержки.
Самая большая опасность, которую я вижу сегодня, это разрывы этих связей. Меня по-настоящему беспокоит разделение на тех, кто уехал, и тех, кто остался, и как результат – демонизация друг друга. Единственное, что производит эта процедура, – это разделение, атомизация, то есть ровно обратный солидарности процесс. Наша сила в солидарности, а разрыв и атомизация делают нас более уязвимыми. Становится меньше возможностей для долгосрочных инфраструктур, которые бы нас поддерживали.
Если задуматься, то это разделение на руку только диктатуре, которая как раз и пытается забрать у людей возможности действовать вместе. Чем более непроницаемая граница между нами – тем больше важных тонких связей будут рваться.
Возвращаясь к вашему вопросу об эмиграции, важно сказать, что современное искусство – изначально интернациональная и изначально номадическая система. В той ситуации, в которой мы все оказались, мы вынуждены постоянно перемещаться, мы ищем инфраструктуры поддержки и заботы. И вынуждены их выстраивать заново. Но в современном искусстве эти линии солидарности, линии обмена знаниями между разными странами и контекстами существовали еще до протестов и войны: художники ездили на резиденции, постоянно общались друг с другом, делали выставки и приезжали друг к другу в гости. Как раз в искусстве можно подсмотреть эти практики глобального гостеприимства и перемещений.
– Давайте вернемся к вопросу об искусстве во время войны. Какое поведение художника можно считать адекватным, какое же нет? Например, возможна ли выставка на территории страны-агрессора?
– Искусство не существует вне контекста. Выставка ради выставки невозможна, а значит, если ты участвуешь в выставке на территории страны-агрессора с невнятной политической позицией или без нее вообще, ты в какой-то степени поддерживаешь и соглашаешься с существующим положением дел как нормальным. Многим хочется поддаться очарованию мифа о художнике вне времени и пространства, который существует в каком-то своем мире и немного «над схваткой», а само искусство – вне политики. Но если честно, не существует ни одной вещи вне политики (в широком смысле этого слова), особенно такая сложная сфера, как искусство. Даже то, как мы пьем кофе, является политическим жестом. Например, выбираем ли мы международную сеть кофеен или поддерживаем локальные, основанные на кооперативных отношениях? Вообще, пьем ли мы этот кофе в кафе или завариваем дома? Какой этот кофе – в зернах или растворимый? Это все может рассказать историю социально-экономических отношений, социальной стратификации, системы ценностей. Я уже не говорю о том, что через историю кофе можно рассказать историю рабства, а сегодня через кофейные плантации рассмотреть линии колонизации, подумать о невидимом низкооплачиваемом труде стран третьего мира. Ты просто наливаешь чашку кофе, но за ней стоит целая политическая история.
А если мы вернемся к искусству, то обнаружим более сложные политические контексты. Многие работы классических художников были принципиально политическими, например, серия гравюр Франсиско Гойи «Бедствия войны» была создана как реакция на шок от наполеоновской войны в Испании. А живописцу Густаву Курбе вообще понадобилось ввести из политической сферы в сферу искусства форму манифеста, чтобы подчеркнуть политизацию реалистического жанра искусства. По большому счету, художника определяет его позиция.
Возвращаясь к выставке «Бетонный батут», которую вы, вероятно, имеете ввиду, – это тоже политический жест. Когда ты делаешь беззубое высказывание на территории страны-агрессора, ты тем самым легитимируешь то, что происходит. Иногда не делать выбор или делать вид, что твой выбор неважен – это тоже выбор. Такими выставками и событиями художники помогают нормализировать войну.
Я понимаю, что художники, которые живут в Беларуси, существуют в ужасающих условиях: у них нет возможности выставляться, они испытывают колоссальное давление и страх. Но искусство всегда ищет новые территории и новые способы обмена знанием, показа работ, создание работ. Выставка в «белом кубе», то есть в галерейном или музейном пространстве, – не единственный способ существования практики художника. Искусство всегда может существовать параллельно государству. Мне кажется, что сейчас наша основная задача, кто бы где не находился, – выстроить новые инфраструктуры, с помощью которых эта циркуляция знаний и практик могла бы существовать.
P. S.
Выставка «Коалиция» будет работать до 11 октября в арт-пространстве DOMIE в Познани.