Ольга Павлова. Фото со страницы в соцсети, предоставлено героиней
«Как я рада, что я дома, вы даже представить себе не можете! После своего последнего слова я была уверена, что поеду в колонию. Лев Николаевич Толстой и Михаил Юрьевич Лермонтов, конечно, постарались — это слова из их трудов легли в основу моего последнего слова», — начинает разговор Ольга Павлова.
Пока беларусские власти поздравляют с 8 Марта «милых дам», правозащитники подсчитали, что в Беларуси на женщин заведено 141 политически мотивированное уголовное дело. В застенках тюрем и под домашним арестом остается не меньше 49 женщин, 38 из них признаны политзаключенными. Reform.by поговорил с недавней политзаключенной Ольгой Павловой о тюремном быте, выживании женщин в беларусских тюрьмах и давлении на них через детей.
Ольга — медик по образованию, работала косметологом на «Белите», воспитывала шестилетнего сына. Весной 2020-го она узнала о проекте «Страна для жизни» и решила присоединиться, а потом вошла и в инициативную группу Светланы Тихановской. Ради предвыборной кампании и сбора подписей Ольге пришлось уволиться. Она стала координатором штаба Светланы в Минске и нескольких районах. А потом были выборы. Взяв с собой медикаменты, 9 августа Ольга отправилась туда, где были протесты, чтобы оказывать помощь людям.
Тогда же, 9 августа, ее задержали первый раз, отправили на Окрестина, избивали. О том, что там происходило, Ольга рассказывала проекту August2020.info — это ужасающая история о боли и достоинстве. Затем было еще два задержания со штрафами в 25 и 70 базовых. В последний раз Павлову задержали 15 ноября на «площади Перемен» — и завели уголовное дело. Ольге было предъявлено обвинение по ст. 342 Уголовного кодекса («организация и подготовка действий, грубо нарушающих общественный порядок»), женщину заключили под стражу. В декабре Ольга 17 дней провела в карцере, десять из них она голодала в знак протеста. 19 февраля Павлову наказали тремя годами ограничения свободы без направления в исправительное учреждение — «домашней химией». Приговор вынесла судья суда Ленинского района Марина Запасник.
— Ольга, на вашем последнем слове присутствующие в судебном зале плакали. Вам кто-то помогал с речью?
— Со мной в медчасти находилась женщина, Татьяна Михайловна. Она проходила по громкому делу комбинатов школьного питания, ее осудили на два года, и в Жодино она ждала апелляции. Она пожилой человек, у нее множество болезней, поэтому санчасть для нее была единственным нормальным местом.
Тюремный психиатр мне сказал, что мне нельзя думать так, как думаю я. Я спросила, а можно ли мне думать, как Лев Николаевич Толстой и как Михаил Юрьевич Лермонтов. Он сказал, что можно. Татьяна Михайловна как раз читала роман Толстого «Воскресение» и некоторые моменты суда над Катюшей Масловой зачитывала нам и приговаривала, что тоже очень хотела бы сказать отрывками из романа на суде речь, но не решится. Я попросила Татьяну Михайловну делать закладки на нужных страницах и пообещала сказать строчки из романа на своем последнем слове за нее. Когда я написала свою речь, Татьяна Михайловна корректировала и убирала ненужное. Спасибо ей за все.
— Вы напишете Татьяне Михайловне об этом письмо?
— Я уже отправила письмо ей, поблагодарила ее и спросила, как у нее дела. Не уверена, что оно дойдет, но мало ли.
Последнее слово Ольги Павловой на суде:
«Согласно ст. 53 Конституции РБ, каждый человек обязан уважать честь, достоинство и права другого человека, поэтому перебивать последнее мое слово — это неуважение и нарушение Конституции.
Эпиграфом для своего последнего… заключительного слова я взяла строчку из божественной комедии Данте Алигьери: «Пока хоть листик у надежды бьется».
Высокий суд, в заключительном слове хочется выразить свои чувства к моей стране и ко всему тому, что в ней происходит. Но лучше всего отражает сегодняшнюю действительность и состояние моей души главный герой повести «Воскресение» великого русского классика Толстого, написанной им 120 лет назад, а ничего по факту и не изменилось. Итак, цитирую:
«Суд есть только административное орудие для поддержания существующего порядка вещей, выгодного одному из сословий. Все дело в том, что это сословие признает законом то, что не есть закон, и не признает то, что есть вечный закон, самим Богом написанный в сердцах людей. От того-то и бывает так тяжело с этими людьми, и они страшнее разбойников: разбойник все же может пожалеть. Эти же не могут пожалеть, они застрахованы от жалости. Если бы была задана психологическая задача, как сделать так, чтобы люди нашего времени — христиане, гуманные, просто добрые люди — совершали самые ужасные злодейства, не чувствуя себя виноватыми, то возможно только одно решение: надо, чтобы было то самое, что есть, надо, чтобы эти люди были губернаторами, смотрителями, офицерами, полицейскими. То есть, чтобы, во-первых, были уверены, что есть такое дело, называемое «государственной службой», при котором можно обращаться с людьми, как с вещами, без человеческого, братского отношения к ним, а во-вторых, чтобы люди этой самой государственной службой были связаны так, чтобы ответственность за последствия их поступков с людьми не падала ни на кого отдельно. Все дело в том, что люди думают, что есть положения, в которых можно обращаться с человеком без любви, как с вещью, а таких положений нет. С людьми нельзя обращаться без любви, и это не может быть иначе, потому что взаимная любовь между людьми есть основной закон жизни человеческой… Ищите царства Божия и правды его, а остальное приложится вам. А вы ищете остального и, очевидно, не находите его».
Я хочу, чтобы вы задумались, что есть мораль даже трусливого малодушного сословия, одержимого жаждой власти и ее удержания… Как беззаконно сегодня выносятся приговоры над людьми, как конституционные права были попраны фальсификациями на выборах в августе 2020 года и какое насилие, геноцид совершают сейчас над своим же народом.
Я была на Окрестина 9-12 августа и имею полное право говорить об этом громко и вслух, так как своими глазами видела, как почти до смерти избивали мужчин. И меня били в том числе. Начальник ЦИП на Окрестина Шапетько и сотрудник ЦИПа Врублевский. Пережила газовую камеру, которую устроили сотрудники ЦИПа для женщин. Так вот, равнодушие — это страшно! Мерилом добра и зла является совесть.
Так вот, совести у вас нет! В РБ высшим юридическим законом является Конституция, а не противозаконные приказы начальства и ваш страх потерять работу».
Затем Ольга прочитала стихотворение Лермонтова «Ты мог быть лучшим королем». Она закончила речь словами: «Дай упокой душам умерших наших сограждан в этой борьбе».
— В тюрьме вы переживали панические атаки. Как ваше здоровье сейчас?
— Для любой панической атаки необходим триггер. То есть должно что-то происходить, чтобы вызывать это состояние. Я неуютно себя чувствую в маленьких и душных помещениях, поэтому в карцере мне было плохо. Дома, конечно, мне намного лучше, потому что кислорода побольше и места тоже. Из маленьких помещений дома только туалет и ванная, но там не страшно (смеется — прим. Reform.by). Мне получше, но я все равно принимаю адаптол, он помогает справляться.
— Как вообще ваше состояние изменилось за время пребывания там?
— К сожалению, я стала выглядеть на свой возраст. Я долгое время была косметологом, и мне раньше давали не больше 25 лет. Когда меня первый раз задержали 9 августа, то перепутали с однофамилицей 1994 года, потому что не могли поверить, что я 1988 года рождения. А сейчас я и выгляжу на свои 32, тюрьма оставляет след. Я этим, мягко говоря, недовольна. Было приятнее выглядеть молодо.
— С кем из женщин вы сидели?
— В Жодино на каждую камеру примерно двое политических. Там я сидела с Софией Малашевич, которая писала на щитах ОМОНа, с Анастасией Никитиной сидела, у нее двое несовершеннолетних детей, еще одного ребенка она взяла на патронажное воспитание (Никитину осудили на 1 год и 1 месяц колонии общего режима за саморезы у прокуратуры — прим. Reform.by). Это прекрасная женщина. А ехала я в Жодино вместе с Катей Андреевой и Дашей Чульцовой (журналистки «Белсата» — прим. Reform.by). Они считаются подельницами, им нельзя было пересекаться. В автозаке я ехала с Катей, а в камере ожидания сидела с Дашей. Девчонки через меня передавали друг другу послания. Весь путь в Жодино я прошла по следам Ольги Класковской (бывшая журналистка «Народной воли», активистка, обвинена в блокировке дороги — прим. Reform.by). В каждой камере, куда я попадала, рассказывали, что Ольга сидела тут, что она невероятно держится и заряжает всех позитивом, отстаивает свою позицию и свои взгляды. Конечно, там все друг друга очень поддерживают и не оставляют в беде.
Когда я приехала на Володарского, я была крайне удивлена, на камеру там под 80% — политзаключенные. Изначально на Володарке я попала в камеру, где была Ирина Счастная (активистка, администратор «Мая краіна Беларусь» и других телеграм-каналов — прим. Reform.by), Яна Оробейко (студенческая активистка — прим. Reform.by), Марфа Рабкова (координатор волонтеров правозащитного центра «Весна» — прим. Reform.by), Ксения Луцкина (бывшая журналистка БТ , задержана в рамках дела «Пресс-клуба» — прим. Reform.by), Вика Миронцева (задержана вместе с сестрой за участие в протестах — прим. Reform.by). Марфа огромная молодец, держится она замечательно. Поскольку она правозащитница, она объясняет статьи, законы, права всем новеньким.
После моего первого суда Иру и Вику перевели в другие камеры, а к нам подселили Викторию Кульшу (администратор чата «Водители 97%», задержана 4 ноября — прим. Reform.by). Как раз Виктория и Ольга Класковская объявили голодовку, потому что женщинам не приносили письма, и их расселили. Вика Миронцева, кстати, мечтала познакомиться с Класковской, и вроде как мечта ее сбылась.
— В каком психологическом состоянии находятся женщины в СИЗО?
— Все верят в лучшее и надеются, что произойдут изменения. Женщины рассуждают так: вот будет приговор, потом еще можно месяц подавать апелляцию, потом этапируют, а это еще месяц. Женщины прикидывают, сколько в колониях они продержатся. Почти все готовы продержаться до лета, но никто не готов сидеть реальные сроки. На сегодняшний день все друг друга поддерживают, но, если придется сидеть реальные сроки — это будет психологический слом.
— Вы и соседки часто плакали?
— Не было такого у нас. Конечно, бывало, что кто-то загрустит, но тут же кто-то подсаживается, обнимает, передает заряд энергии.
— Была ли женщина, которую было особенно жаль?
— Виктория Кульша. Потому что человек не получал писем, она объявила голодовку по этой причине. У меня к ней личное сопереживание: я сама голодала. Для Виктории голодовка — это принципиальный вопрос. Мы ее уговаривали поесть хоть что-нибудь, но она была непреклонна. При этом она была позитивно настроена.
У меня вообще сложилось впечатление, что на Володарке людей выборочно ограничивают в письмах. Ксении Луцкиной пришло только два письма за все время, то же самое с Ирой Счастной, у Марфы тоже был момент, когда письма не приходили. Я, когда вышла, связалась с друзьями Ксении Луцкиной, чтобы они ей телеграммы присылали, потому что они доходят. Друзья удивились и сказали, что уже отправляли ей телеграммы, но и они не дошли до Ксюши.
— Что можете сказать про тюремный быт?
— Красной нитью огромными буквами говорю: если вы хотите поддержать политзаключенного — кладите ему деньги на счет. Это очень спасает. Деньги на счет, полотенца, мыло, зубная паста, ватные диски, гель для душа, влажные салфетки, прокладки и обязательно кипятильник. Кстати, кипятильник можно приобрести в тюремном магазине за 10 рублей.
В Жодино намного лучше выбор в тюремном магазине, чем на Володарского, там можно купить овощные салаты, их очень не хватает в тюрьме для пищеварения. И пластиковые контейнеры, которые остаются после салатов, помогают очень сильно в быту. В них можно заварить пюре, роллтон, сделать чай. Пластик в тюрьме нельзя, но такие вот лайфхаки помогают в быту. На Володарского в магазине ассортимент похуже. В любом случае, когда у человека есть деньги на счету, он может многое купить в тюрьме. И это его спасет.
В Жодино очень холодно, там тоненькие шерстяные одеяла. Я спала в легинсах, в легких носках, наверх в теплых носках, в джемпере и сверху свитере. Интересно, что в перечне того, что можно передавать, значится «свитер», и, если вы будете передавать байку и напишете, что она свитер, у вас ее примут. А если напишете, что это байка, то не возьмут. Там нет таких слов, как джемпер или худи (смеется — прим. Reform.by).
Основной бич в Жодино — это тараканы. Я, когда ложилась спать, разрывала ватный диск, сворачивала трубочкой и засовывала в уши. Тараканы бегают по одеялу, по стенам, по матрасу. Было страшно, что заползут в слуховые проходы. На Володарского плесневый грибок на потолке, который тоже плохо влияет на здоровье.
Еще в жодинской тюрьме очень строгий надсмотр за политзаключенными. В шеренгу каждое утро нужно стоять по росту, в одинаковой одежде должна быть вся камера. То есть нужно еще обговорить дресс-код. Стоя по стойке смирно, нужно приветствовать хором начальника тюрьмы. Эта процедура проходит два раза в день: утром и вечером. Нужно просто видеть, как кайфуют в это время работники тюрьмы. Это для них время для самоутверждения. Также в тюрьме очень многое зависит от постового. Есть даже такие, кто каждые пятнадцать минут смотрит в глазок. Начальник приходит и спрашивает, какие есть жалобы, но ему не можешь про них сказать. Потому что постовой потом легко может устроить не очень сладкую жизнь с особенным отношением. Но беларусские женщины умудряются даже готовить в тюремных условиях.
— Что вы готовили?
— Знаете, мы с женщинами умудрялись делать в камере даже рыбный паштет и торты. На ужин нам давали рыбу с костями и плавниками. Мы разбирали эту рыбу, добавляли в нее специи и ставили мариноваться на ночь. А потом с хлебом кушали. Ксения Луцкина в свой день рождения сделала офигенный бисквитный торт из коржей и сгущенки. У Яны Оробейко была клубника, мы ее туда добавили.
— Это что-то невероятное: беларусские женщины умудряются еще и готовить в СИЗО…
— Там свой мир.
Я начальнику тюрьмы говорила, что система построена неправильно. Мало того, что постоянные унижения, карцеры и прочие вещи — это все ломает личность, так еще и пока человек находится под следствием, ему нельзя работать. Ведь как получается, мужчин чаще всего поддерживают с воли, а женщины остаются совсем одни. Я попала в камеру в Жодино, в которой у одной женщины не было даже туалетной бумаги. Она отстирывала газету, сушила ее и заново ею пользовалась. Да, я еще была крайне удивлена, как люди общаются через камеры, я видела, как мужчины в Жодино одиноким женщинам передают сигареты и какие-то сладости. Даже в таких условиях люди находят пути общения друг с другом и выживают.
— Быстро там стирается представление о нормальной жизни?
— Перестройка на тюрьму происходит намного быстрее, чем обратно. Абсолютно отвыкаешь от всего, что было дома. Все время, пока находишься в тюрьме — по факту, выживаешь. Это как иммунная система. Когда в организм попадает вирус, иммунная система работает во всю силу на то, чтобы его победить. И когда вирус побежден, организм ослабевает, и можно что-то подцепить. Так и с тюрьмой: резко адаптируешься, а дома уже расслабляешься и понимаешь, что забыла весь нормальный быт. Эмоциональная блокировка у меня есть. Даже в шоппинге. Мы с подругой пришли в магазин, я стала выбирать штаны мягкие и без шнурков — с мыслью, что мало ли что, пусть будут. Хочется покупать то, чего там не хватало.
— Когда в тюрьме получаешь передачу, что ощущаешь?
— Для меня каждая посылка — это был сюрприз. Мне прислали заказное письмо с несколькими кусочками шоколада, присылали бандерольку из Молодечно. Все это очень приятно. Для меня передачки были как возвращение в детство, когда Дед Мороз приносил подарки. Посылки всегда очень ждешь. Если на Володарке много политических и их в основном поддерживают, то в Жодино много обычных женщин, которые остались без поддержки. Поэтому я ждала каждую посылку как манну небесную, чтобы поделиться чем-то.
— А родные вас поддерживали?
— Единственный человек из родных, кто меня поддержал — это отец. Мой отец огромный молодец, я ему очень благодарна и благодаря ему я не сломалась. Остальные родственники не поддержали меня. Был момент, когда мы с активистами делали группу для родственников активистов, чтобы на случай задержания сразу была связь. Родственник, которого я добавила, сразу же вышел из этой группы.
— Вам много людей писало письма в тюрьму?
— Я получила 101 письмо. И это, возможно, не все письма.
— Вы голодали десять дней из-за давления администрации тюрьмы. Как считаете, голодовка помогла вам?
— Конечно. Меня посадили в карцер и не выпускали за то, что я не поздоровалась с охранниками на утренней проверке. Мне вынесли выговор, а через несколько дней я попала в карцер за нарушение режима.
Шел четкий психологический слом меня. Меня хотели заставить здороваться, а это даже не нарушение. Когда попадаешь в карцер, из него выбраться крайне сложно, голодовка — единственный выход. На четвертые сутки мне было очень плохо, я не могла даже вставать. Адвокат рассказывал, что я была в очень плохом состоянии, у меня была заторможенная речь.
В итоге в карцере я просидела 17 дней. Там случались панические атаки, я плакала навзрыд. На меня навалилось все то, что я видела на Окрестина, а это без слез невозможно вспоминать.
И я гнила бы в этом карцере, если бы не голодовка и внимание моего адвоката ко мне. Он уведомил ДИН и СК о моей голодовке, хотя это должна была сделать тюрьма.
— Вы в интервью для «Нашей Нивы» сказали, что начальник тюрьмы с вами обращался, как с ручной обезьянкой. Что он делал?
— Я начальнику тюрьмы написала в рапорте, что не уважаю военных, потому что они предали Республику Беларусь, что наша страна — это не территория, а люди в первую очередь. И поэтому здороваться с ними не собираюсь и это мое право. Когда он почитал мой рапорт, сказал: «Угу, образованная». Он спрашивал про условия. Я ему говорила про то, что арестованные сидят на активированном угле, стоит ввести в рацион питания хотя бы один овощной салат, и вопрос у людей с пищеварением наладится. Он мне ответил, что раньше тех, кто сидит в карцере, кормили через день. Я ему ответила, что это, наверное, не та ситуация, которой он может хвастаться. Потом он мне рассказывал, какая хорошая в Беларуси тюрьма для малолетних, какой там классный спортзал, нет никаких смартфонов, а дети апельсинами бросаются. Я послушала его и сказала, что раньше все думала, куда отдать своего сына, так, судя по его разговорам, тюрьма для малолетних — самое классное место. Каждый раз он меня пытался спровоцировать на агрессию, при этом присутствовали его подчиненные. Он перед ними устраивал представление со мной, и я это прекрасно понимала. Был один момент, когда я сказала, что перед тем, как делать ремонт в камере и класть новую штукатурку, старую стоит убрать, иначе она отваливается. Эти самые подчиненные стали смеяться и сказали мне: «Вообще-то не класть, а ложить». Начальник буквально тренировался на мне в своем красноречии и остроумии. Только это было в неравных условиях: я шла обратно в карцер, а он шел домой.
— Вы часто думали о сыне, когда находились в тюрьме?
— Ой, давайте не будем (заплакала — прим. Reform.by). Основной рычаг воздействия на женщину — это дети. Все женщины, по большому счету, протестуют ради будущего своих детей. Как можно жить в такой стране, если моему ребенку будет угрожать опасность? Поэтому приходится бороться.
— Когда вы его увидели, что вы ему сказали?
— Что я его очень люблю и что очень соскучилась. Ведь это такие простые истины.
— Он сильно изменился за время вашего отсутствия?
— Повзрослел и отвык. В карцере я мысленно отметила все дни рождения сына до 18 лет. Представляла, куда мы пойдем, как отметим, кого пригласим.
— Вы планировали, чем будете заниматься на «домашней химии»?
— Буду сидеть дома, не буду ходить в кафе, в магазины, особенно винно-водочные. После рождения ребенка я всегда на «домашней химии».
— Как проходила ночь перед судом? Было волнительно?
— Оно было бы волнительно, если бы преступление было. Когда все очевидно и так, смысла волноваться не было. Ничто не могло повлиять на судебный процесс. Во всем этом принимают решение раньше процесса.
— Прокурор запросил вам три года «домашней химии», а назавтра должен был быть приговор. Что было, когда вы вернулись в камеру в тот день?
— Зашла и говорю девчонкам: «Запросил три года домашней химии». И девчонки такие: «Вау! Оля! Круто, ты завтра домой пойдешь! Передай моим родственникам то, а моим это».
— Какие вообще настроения у арестованных женщин? Нет сожаления, мыслей вроде «зачем я туда вообще полезла»?
— Таких настроений нет. Даже слов таких нет. Все относятся к этому по-философски и понимают, что всех не пересажают. Женщины в очень боевом духе.
— Многие называют беларусскую революцию женской. А вы как считаете?
— Вы знаете, у нас же и мужчины участвуют в революции, и их избивают, не щадя. Очень хорошо, что женщины включились в революцию. У меня нет ответа, я видела огромное количество достойных мужчин, которые борются. Вы даже посмотрите на то, что все убитые — это мужчины.
— У вас и сокамерниц не было неоправдавшихся ожиданий насчет действий мужчин?
— Нет. В этой революции действует такой принцип: они выходят, чтобы защитить нас, а мы выходим, чтобы защитить их.
— Вы сказали, что для вас было ударом, что армия не встала на сторону народа. До событий августа как вы относились к армии?
— С уважением. Я сама военнообязанная. Для меня офицер был человеком благородным, у которого имеются нравственные ценности. Для меня военные были героями, которые жертвуют своей жизнью для спасения народа. А оказалось, что деньги, статус и кресло важнее, чем жизни людей.
Это полнейшее разочарование для меня. История с моей голодовкой — это же ужасно. Взрослый полковник решил сломать женщину сидением в карцере. Это однозначно садо-мазо наклонности. У нас вообще общество какое-то садо-мазо. Для того, чтобы любить и уважать другого, нужно полюбить изначально себя, самодостаточному человеку не нужно будет таким заниматься.
— Помните момент, когда девушки обняли силовиков и дарили им цветы? Это вызвало много споров. Как вы к этому относитесь?
— Я считаю это сильным и мудрым шагом. Когда люди ссорятся, самый мудрый делает шаг навстречу, а вторая сторона уже выбирает, пойдет ли на примирение или нет. Если бы тогда силовики перешли на сторону народа, то можно было бы избежать многих проблем. Но они этого не сделали.
— Беларусов часто критикуют за слишком мирное сопротивление. Вы бы поддержали более радикальные шаги?
— Мы абсолютно безоружны. Нам нечем отвечать. Я против радикализации. Я очень люблю наш народ. Как только будет радикализация, нас точно укатают минометами. Они пойдут на все. Для меня это было понятно еще 9 августа.
— После пройденного карцера у вас все еще остается уверенность, что народ победит?
— Знаете, я ничего не могу поделать с чужой ответственностью. Пока каждый человек не решит для себя, хочет он так жить или нет, сделать ничего невозможно. Я за коллективную осознанность и ответственность.
* * *
Понравился материал? Успей обсудить его в комментах паблика Reform.by на Facebook, пока все наши там. Присоединяйся бесплатно к самой быстрорастущей группе реформаторов в Беларуси!